Командир: Федор Блюхер
Автор дневника: Ирина Терешкина (irina@idf.ru)
В дневнике приводятся цитаты из еще неопубликованного романа Ольги Блюхер «Начинающему башкиру».
Из разговора:
– Ты знаешь, Ир, я вот как-то не боюсь утонуть там, или чего еще, я вообще ничего не боюсь. Но с недавнего времени стал всерьез опасаться, что меня укусит матка ручейника.
– За какое-то определенное место?
01. Поехали!
Федор приехал за моими вещами на Газели, у нас в команде был такой хороший обычай – заказывать специальный грузовичок, который объезжает всех участников похода, забирает рюкзаки и плавсредства и везет на вокзал, а походники приезжают на вокзал налегке (и вприпрыжку). И вот увезли мой рюкзак и Мурку, а я еще никак не могла поверить, что мы уезжаем. Все-таки уезжаем! Этот отпуск был заработан великим трудом, буквально «вырван с мясом из горла» любимого шефа, но напряжение последних дней еще не отпускало.
На вокзале с легкими пакетиками (наверно, что-то вкусненькое!) уже стояли Светка, Иванов и Светкина подруга Машка, которую я видела впервые. Машку провожал тощий длинный кавалер. Пока мы здоровались, приехала наша Газель – с вещами, Федором и Женькой. Ребята начали разгружать вещи, а я пошла искать дамскую комнату, сказав Светке, куда иду. Когда вернулась, уже объявили посадку, грузили багаж и искали меня, о чем каждый знакомый мне член команды не преминул сказать приблизительно в таких выражениях: «Где тебя черти носят?».
Пока я отсутствовала, произошло следующее событие. Наталья спросила Иванова, водятся ли на Урале змеи, на что Иванов, мастер короткого и длинного рассказа, не моргнув глазом ответил, что конечно водятся, преимущественно щитомордники. Доверчивая Наташка округлила глаза и всерьез бы поверила, если бы Федька не хмыкнул. Тогда Наташка сказала, заливаешь, мол, Иванов. Иванову пришлось сознаться, что да, про щитомордников заливает, но щитомордники – это ерунда, на Урале водится нечто более страшное – матка ручейника. Так произошло рождение нашего тотемного животного – матки ручейника, она же – Великая мать, она же, по пьяни, – самка матки...
Вокзал проплыл за окнами вагона, а я все не могла поверить, что мы уехали, глупо таращила глаза на Федьку и крепко держала за руку Ольгу, боясь, наверно, что она убежит на нашу проклятущую работу и снова сядет за компьютер. Дабы отрезать все пути к побегу, я достала припасенную бутылку коньяку («Ахтамара», между прочим), рюмочки, и началось...
Коньяк был хороший, аромат разлился по всему вагону, и спустя некоторое время на запах приполз Иванов, потом еще кто-то, и пошло-поехало. Потом Федька повел меня по вагону – знакомиться с новичками.
Новичков было пятеро – Машка и целое семейство под условным названием Смирновы, хотя Смирновых как таковых было только двое – отец и сын, причем оба Андреи. Вторую половину семейства составляли мать и сын – Смоляниновы Саша и Мишка. Симпатичной Машке было на вид лет 25, она производила внешне очень приятное впечатление и была, похоже, девушкой общительной и веселой. Старшие Смирновы – люди приблизительно моего возраста (в среднем) и, я бы сказала, фундаментальных форм. Младшие же – совсем еще зеленые, просто пацаны, оба стриженные ёжиками, только что не под ноль, оба глазастые, голенастые, смешные и очень длинные; чтобы посмотреть старшенькому в глаза, мне приходилось задирать голову. Мы выпили с Ивановыми (Светкой, Андрюхой и Машкой), с Наташкой и Борис Олегычем, со Смирновыми, потом опять с кем-то, а потом не помню. По вагону, в каждом купе которого были наши люди, сновали малыши, братец Иванушка и сестрица – тоже Иванушка, Ивка, как ее называл их дедушка, Пал Абрамыч; иногда к малышам присоединялся Борька. Похоже, трезвыми в этом поезде были только малыши, дети и Борька, хотя Настенке родители разрешили выпить немного пива. А младшим Смирновым не разрешили, и такая дискриминация детей продолжалась весь поход.
Как же много нас было!
02. Поплыли!
В три часа ночи по местному времени на станции Белорецке нас ожидал заранее заказанный автобус (Борис Олегыч расстарался). И не какой-нибудь там задрипанный Пазик, а самый настоящий Икарус. По-хорошему, надо было заказывать лошадей и кибитки – для такого-то цыганского табора!
Погрузились, поехали. Водитель, обрадованный, что мы приехали (могли и не приехать, а он ждал нас, бедняжка), громко объявил, что едем мы по улице Блюхера, чем вызвал бурю восторга у своих пассажиров, ему не понятную. С гордостью объяснили. Потом был перевал, автобус ехал очень осторожно – кругом были обрывы, заполненные – вровень с дорогой – густым туманом, из которого местами торчали макушки сосен. Я все никак не могла поверить, что снова приехала на Урал и что скоро увижу Белую, по которой семь лет назад я очень счастливо плавала. Наконец, приехали в Кагу, выгрузились, автобус уехал. И тут, растерянно стоя на дороге, Наташка во всеуслышанье объявила, что оставила в автобусе свою сумку. Ну, началось... В прошлом году на Великой она оставила в автобусе палатку. Нет, вроде нашлась сумка.
Вещи в темноте свалили в кучу, поставили несколько палаток и легли спать. Лично я проснулась от дружного хохота, практически вся команда уже встала, и даже вскипятили чай. Пришлось выползать.
Над рекой еще плавали клубы тумана, но скалы на противоположном берегу уже прорисовывались, и солнышко пробивалось сквозь дымку. Хлебнув чаю, я поскакала купаться, уж очень много поездной грязи на мне было. Вода была теплая, прозрачная, быстрая, но не это приводило меня в восторг, а само пребывание в этом краю. Я стояла по плечи в воде и чуть не плакала от счастья. Урал для меня – первая любовь, самую первую свою уральскую реку – Койву – я помню до мелочей, и первый таймень был на Урале, и первый кедр, и первая пещера, а также первый клещ. И вот, после долгого перерыва, я снова смотрела на скалы – мои любимые уральские скалы, и просто обмирала от счастья...
Мы с Наськой ходили в Кагу – звонить в Москву. Кага нам понравилась, богатый поселок, даже своя бензоколонка есть. Встретили смешную свинью – она не хрюкала, а лаяла. Таких свиней надо на цепи держать и прибивать к забору табличку «Осторожно! Злая свинья!». Пока ходили туда-сюда, солнышко высоко поднялось, и стало откровенно жарко. Команда почти собрала плавсредства и частично упаковалась.
Наконец, поплыли. Мы с Ёжиком впереди на Мурке, как зачинщики всего этого безобразия. Мама Оля у нас в этом походе была в автономном плавании – одна на Ласточке-двойке. Федька с Наськой и Ивановы шли на своих Таймешках-двойках, Пал Абрамыч с малышами, как всегда, на Таймешке-тройке, Наташка с Борькой – на двойке, причем Наташка заделалась капитаном. А на Гармозе шли новички и Борис Олегыч, и это был очень даже краснознаменный экипаж.
Гармоза была новенькая, а вернее, молоденькая, это был ее второй поход. Первый состоялся этой же весной, когда мы, слава тебе, Господи, пошли на Полометь не на байдарках, а на Гармозе. Папа Смирнов спросил у меня, есть ли имя у этого судна, я ответила, но в первый день он упорно называл ее Грымзой, наверно потому, что бедненькая Гармоза никак не могла понять, чего от нее хотят эти чайники, и выписывала кренделя на воде в свое удовольствие. Несчастный экипаж, возглавляемый в тот день Борис Олегычем, который весной на Поломети с Гармозой познакомился, старался, как мог, но зрелище было впечатляющее, мы с Ёжиком видели. В какой-то момент мы решили, что надо подождать Ольгу (Ласточка – не Таймень), бросили весла, и тут нас перегнала строптивая Гармоза, шедшая по кривой траектории – от берега к берегу. И увидели мы с Ёжиком такую картину – плывут они, бедолаги, практически на одном баллоне, левом, а второй наполовину сдулся. Сначала мы думали, что это папа Смирнов своим весом так промял баллон, но потом поняли, что нет, сдувается. Мы стали им кричать, что, мол, ребята, вы же тоните, плывите скорее к берегу! На что нам папа Смирнов спокойно ответил: «Да?». Но к берегу все же поплыли.
Малыши плыли с дедом и в три голоса распевали развеселые песенки а капелла. Пал Абрамыч, надо сказать, был у нас юноша уже взрослый, 62 года, однако мог дать фору любому молодому мужику, абсолютно неутомимый мастер на все руки и красавец – хоть куда. Помимо всего прочего, Пал Абрамыч играл на гитаре и великолепно пел, иногда на стоянках к нему присоединялась Ивка, и они очень красиво пели вместе на два голоса.
Мы плыли с Ёжиком и не могли насмотреться на уральскую красоту. Нас догнали Ивановы, Иванов ткнул пальцем в скалу на левом берегу (примерно на середине была видна приличная дыра типа пещерки) и сказал, что в таких вот дырках и живет матка ручейника; она имеет дурную привычку выскакивать из своего домика, как ракета, и торпедировать беспечных байдарочников, поэтому ухо надо держать востро...
03. Спасибо, дорогой друг!
Дело шло к полудню, стало очень жарко. Мы с Ёжиком обнаружили шикарный пляж (к сожалению, пляжи на Белой не песчаные, а щебеночные), Федька разрешил купаться и объявил перекус. Пляжик был расположен как бы на повороте, и там было сильное течение, поэтому вся команда, оседлав струю, регулярно выезжала из-за мыска кто на чем мог (в смысле, кто – на брюхе, кто – на спине, а кто умел – и на попе); доплывали до плавсредств, выходили на берег, бежали за мысок и снова выезжали. Малыши плескались на мелководье у берега и визжали, а Пал Абрамычу все приносили найденные камешки разных цветов и спрашивали, что это такое (он геолог). Особенно нам полюбились голубые камешки, похожие на бирюзу, название которых мы тут же забыли.
Раздали перекус – по горсти сушеных фиников. С самого начала было понятно, что обедов не будет как таковых – слишком большая команда, понадобится много времени и дров, чтобы готовить обеды, питание и так было ведерное, а не котелковое. Дежурили по четыре человека.
Есть финики оказалось вредно, мало того, что очень захотелось пить, Ёжика и вовсе повело, он встал на голову и некоторое время так стоял – к восторгу малышей и Машки.
Когда встали на ночевку (в очень красивом месте на высоком левом берегу, на правом в скале наблюдалась пещера), оказалось, что почти вся команда обгорела на солнышке, а новички с непривычки стерли руки в кровь. К слову сказать, мы уже ставили палатки, когда до стоянки доплыла утомленная Гармоза с замученным чуть ли не до смерти экипажем. Все члены этого экипажа были краснокожими и краснорожими. У Андюшика были даже не мозоли, а уже голое мясо, я посмотрела и содрогнулась, но от моего лечения специальной присыпкой, хорошо заживляющей раны, он отказался – застеснялся чего-то. А папа Смирнов, приобретший к вечеру замечательный цвет сильно проваренного рака, подошел к Федьке и очень выразительно сказал: «Большое тебе спасибо, друг, за отпуск!».
Ванька расстреливал Машку из пистолета, который пуляет мелкими шариками, Машка сделала ему словесную выволочку за хулиганство, а я даже приложила руку к Ванькиному тощему заду, когда он ломанулся с ногами на скатерть, постеленную на землю, чтобы без разрешения ухватить печенье. Ванька наябедничал деду, дед сказал, что правильно я ему всыпала, а Иванов мягко намекнул Ваньке, что матка ручейника все-е-е видит.
После ужина дети (Наська, Андрюшик и Мишка) сидели в сторонке и чего-то хихикали, причем Наська отчаянно кокетничала сразу с обоими, паршивка, а Наташка с Борькой, Машка и малыши изъявили желание сплавать на правый берег для осмотра пещеры. Федька разрешил плавание и спустил на воду Гармозу. Вся эта компания уселась на катамаран, отчалила, и их сразу же начало сносить в перекат на повороте; Федька (босиком) вцепился в борт Гармозы, дамы хохочут, малыши визжат, однако Машка смекнула, что дело плохо и сиганула в воду (в сухих кедах) и тоже вцепилась в борт Гармозы. Они с Федькой отвели Гармозу подальше от берега, уселись и поплыли. Федька остался на правом берегу с катамараном, а остальные отправились в пещеру. Мама Оля подхватила Федькины баретки, сдернула с берега Ласточку, которую невредно было бы поддуть, сиганула в нее и поплыла спасать босые мужнины ноги, но неудачно выбрала траекторию, ее тоже стало сносить в перекат, и Ольга никак не могла выгрести; ее потихоньку начало заливать. Глядя на все это безобразие, я тоже (с помощью Андрюшика) сдернула с берега свою Мурку и поплыла спасать обоих... Федьку обули, Ласточку назад привезли на Гармозе, а беглую Ольгу в промокших штанах я перевезла на Мурке. Вскоре экспедиция вернулась из пещеры, сказали – ничего особенного, пещера себе и пещера. А Ольге пришлось одеть последние сухие штаны.
Состоялось массовое обсуждение Гармозы как плавсредства, ее экипаж разгорячился, все высказывались, махали руками, смеялись. Мы-то знали, что они привыкнут, ну не сразу – денька через два. Но деятельный Пал Абрамыч сказал, что Гармозе требуется рулевое управление, надо такой руль сделать и приставить к нему рулевого, и тут же пошел этот руль мастерить. Нашел не очень маленькую сосну (сухую) и начал один конец обтачивать топором, Андрюшик ему помогал – держал бревно, но смотреть на это было невозможно – топор Пал Абрамыча так и свистел у Андрюшика над головой. Гребло вышло – хоть куда, такое можно было смело ставить на китобойное судно; довольный Пал Абрамыч пошел спать, а утром экипаж Гармозы припрятал гребло от греха подальше и случайно забыл на стоянке.
04. Кушать вредно!
Утром случилось страшное. Я дежурила с Ёжиком и Пал Абрамычем, поэтому мы встали рано, мужики запалили костер, и я стала колдовать над геркулесовой кашей. Вот колдую я колдую, пробую – горькая. Горькая – и все тут. Мама дорогая, как же это могло случиться? Призвала мужиков пробовать, попробовали – горькая говорят. Тут из палатки выползла мама Оля, я – к ней, Оль, говорю, или у нас у всех крыши поразъехались, или каша горькая. Мама Оля вкусила этой гадости и подтвердила, что крыши у нас на месте. Говорит, крупа была испорченная. О, ужас! Сейчас проснется команда и намнет мне бока за такой завтрак. Ёжик поскакал выкидывать кашу и мыть ведро, мы же с мамой Олей судорожно заметались в поисках других продуктов для завтрака. Пришлось сварить супчик по быстрому. А что оставалось делать? Команда нам посочувствовала и супчик съела, кушали все, кроме Наташки, она не стала, сказав, что не ест супы по утрам, а я думаю – из вредности. Хотя, конечно, навредила она себе, ведь до ужина намечался только слабый перекус в виде бутербродов с беконом и фиников.
Испорченную крупу мама Оля не дала выкинуть, а предложила отдать ее кому-нибудь в деревне – курочек кормить.
После этого эпизода малыши начали активно опасаться надвигающегося голода, они говорили только о еде, и мы весь поход не могли их как следует накормить, это были не малыши, а какие-то троглодиты – пещерные люди. Во время подготовки к походу, составляя продуктовую раскладку, мы посчитали двух малышей как одного едока, а надо было считать за трех взрослых едоков, – не ошиблись бы.
Ольгин совет. Если взял с собой ребенка – крошку-карапузика, знай, ему тройная пайка залезает в пузико!
Часа через два после отплытия я обнаружила, что у меня опухла верхняя губа, видать, накануне обожгло солнцем, и начал разгуливаться зловредный герпес, а мазь от этого бедствия я забыла дома, между прочим... Погода в этот день была еще хорошая, жара спала, но было понятно, что подпортится. Губу все равно жгло, как раскаленным железом, и мы поменялись с Ёжиком головными уборами – на его кепке был козырек длиннее, чем на моей пилотке. В отсутствие мази пришлось присыпать физиономию желтой присыпкой. Вид был ... Хоть картину пиши.
Ивка смотрела на меня с ужасом, под ее упорным взглядом мне становилось как-то не по себе.
Из разговора:
– Ивка, ты знаешь, откуда у меня эти штуки?
– Нет.
– Это меня матка ручейника покусала, за то, что я вчера ругала Женю, – ты, наверно, слышала. Женя даже обиделся. А не надо было ругать, можно же было сказать спокойно. Вот матка ручейника меня и наказала. А еще она не любит, когда кто-нибудь вот так вот пялится на чьи-нибудь физические недостатки или, скажем, если у человека другой цвет кожи. За это матка ручейника тоже может покусать.
Ивка немедленно опустила глаза и помчалась предупредить Ваньку.
Шли 40 км, по существу, ведь день. Встали за деревней Мурадымово на правом берегу, по левому шла дорога до Байназарово.
05. Даешь пух и перья!
Ночью к нам приходили гости, лично я ничего не слышала, мне Наталья рассказала. Она проснулась, услышав голоса, и выползла из палатки. На стоянке было двое чужих мужчин, которые поинтересовались у Наташки, не надо ли нам картошки – в обмен на водку. Наталья, естественно, разбудила Федьку и Иванова. Федька сказал, что картошки нам не надо, водки у нас мало (правду сказал, другое дело, что ее всегда мало) и предложил дать им нашего испорченного геркулеса – курей кормить. Мужики согласились, но в качестве благодарности впарили Федьке свежеубиенного петуха, причем дохленького совершенно – без головы. Федьке ничего не оставалось делать, как налить им по стакану, после чего дядьки удалились.
Ивановым всегда везло – обязательно в их дежурство что-нибудь случалось, чаще всего случалась плохая погода, и они, бедолаги, настолько к этому привыкли, что воспринимали происходящие катаклизмы философски и не жаловались. Никто не удивился, когда в этот день с утра хляби небесные разверзлись, и полилось, как из ведра. Все проснувшиеся члены команды сгрудились под тентом, а несчастные Ивановы и примкнувшие к ним Борис Олегыч и Машка суетились у костра и мудровали над кашей. Надо заметить, что костер был совершенно пионерский – до неба, видимо, благодаря мужеству и таланту мужчин-дежурных.
Пока дежурные варили кашу, добровольцы (Пал Абрамыч, Федька и Андрюшик) ощипывали птицу. Надо же, какие молодцы. Я, например, никогда этого не делала и даже не знаю, умею ли.
При погрузке мама Оля нагнулась, наверно резковато, и ее прихватил радикулит. Стало понятно, что на Ласточке она идти не сможет. Маму Олю забрал Федька, мне отдали Наську, а Ёжика пересадили на Ласточку. Мы с Наськой уже имели опыт совместного водоплавания – на Великой, когда Ёжик наступил на стекло, – я отдала его на ответственное хранение Федору, и мы с Наськой плавали вместе два дня.
Начиналась населенка. На какой-то технической стоянке экипаж Гармозы, хихикая, рассказал нам, что на мосту, под которым они проходили, стояли дети (русские и башкиры, вперемешку), кричали, кидались камнями, а отдельные раскрепощенные личности стаскивали штаны и показывали изумленному экипажу Гармозы голые розовые попки. Иванов тут же предъявил претензии папе Смирнову за то, что он позволил посрамить себя и москвичей в целом, не ответив баловникам тем же, ну, может быть, получилось бы и не столь изящно, зато эффективно за счет объемности показываемого предмета. И вообще, развивал тему Иванов, все-таки вас шестеро, это ж сколько всего можно было показать!
Наташка прокапитанствовала ровно два дня. Я ей сочувствовала, потому как тяжелое это дело, и физически, и вообще, надо уметь читать воду. Ну и опять же, есть разница между ее матросом Борькой и моим Ёжиком. Я вообще могу не грести, пойдем нормально, так сказать, на одном моторе. А Борька – сачок от рождения и по призванию. Короче, Наташка поменялась с Борькой местами, причем сказала, что так лучше получается, и надрывалась, бедняжка, по-прежнему.
Начался населенный участок, долина реки расширилась, река стала заметно мельче. Мы с Наськой сбросили скорость, плыли аккуратно, стараясь не подсесть на мели. За нами плыл Ёжик. В какой-то момент нас догнали Наташка с Борькой, и Борька на радостях, что им удалось нас догнать, решил вырваться вперед и заделаться лидером; причем проходы на этом участке были слева под скалой и справа под пологим берегом, посередине была мель, которую и я, и Ёжик видели отчетливо. И тут, не сговариваясь, мы разошлись в разные стороны: Ёжик пошел под скалу, а мы с Наськой – справа, тем более, что уйти влево мы все равно бы не успели – нанесло бы на мель. Борька же оглянулся, увидел, что мы разошлись, причем Ёжик наращивает обороты и вот-вот их обгонит, ломанулся прямо посередине и, естественно, подсел. Мы с Настенкой, смакуя каждую секунду Борькиного фиаско, с торжеством проплыли мимо, а Наталья пешком еще метров триста тянула свою лодку за веревочку и поливала Борьку на чем свет стоит.
06. Хоровое пение
В этот день встали на плохом месте в устье Узяна, но выбора не было, впереди было Старосубхангулово, а дело, естественно, шло к вечеру. Я вспомнила, что семь лет назад мы с Гвоздем точно так же были вынуждены встать именно здесь.
Перед нами было скошенное поле, бережок был высоковатый и песчаный, подходить к воде было трудно. Палатки установили в рядок, как на выставке. Для нас с Ёжиком самое важное состояло в том, чтобы в темноте не перепутать палатки и не ввалиться ночью к Борис Олегычу, палатки у нас были совершенно одинаковые.
На ужин у нас была куриная лапша с петухом. Светка порубила его на мелкие-мелкие кусочки, чтобы всем хватило. Ну что такое один петух на девятнадцать человек? Капля в море. Но лапша получилась обалденная, вкусная, жирная, петух же – не знаю, не распробовала. Пока я резала хлеб, Ванька с Ивкой тихонечко сидели около меня и гипнотизировали каждый кусок, а вдруг он сам подпрыгнет и случайно попадет им в рот? Ну точь-в-точь моя собака, только что слюни не текли.
Из разговора:
– Дядя Андрей, а на что похожа матка ручейника?
– У нее три клешни и семнадцать волосатых лапок. На голове рожки, как у улитки, а глаза – голубые-голубые...
– А она детей любит?
– Матка ручейника очень любит маленьких, пухленьких, упитанных детишек.
Ванька призадумался, а потом осторожно положил на скатерть надкушенную пайку хлеба.
Во время ужина к нам приходили ребята с соседней стоянки, парень и девушка, москвичи, предложили им по рюмке водки.
После ужина быстро стемнело. Мы с Ёжиком пошли спать, а у костра еще продолжали тусоваться отдельные товарищи, чего-то смеялись и поминали добрым словом матку ручейника. Я уже начала засыпать, но проснулась от дивного песнопения – сладким голосом на всю округу разливался Борис Олегыч и исполнял он какой-то романс. Потом пение приобрело хоровые оттенки, а еще чуть позже – зазвучал настоящий ансамбль, в полный голос, в который слабо вплетался нежный голосок Саши. Очень хотелось к ним присоединиться, но вылезать было лень, а давить песняка в палатке было глупо и опасно, – бросят еще полено, чтоб не вопила.
Но зато с утра наши элитные профессора, как они сами себя иногда называют, выглядели несколько несвежими и слегка смущенными, особенно Борис Олегыч, прямо обвиненный мной в застарелом алкоголизме. Весь оставшийся поход я называла несчастного, весьма умеренного в выпивке, Борис Олегыча старым пьянчужкой и от всей души наслаждалась его смущением.
И вот долгожданное Старосубхангулово, в котором первым делом надо было купить продуктов на следующие несколько дней. Кто-то остался на берегу, мама Оля с Федькой пошли на промысел, а мы с детьми (Наська, Мишка, Андрюшик и я) отправились звонить в Москву и гулять.
Поселок был довольно большой, за несколько дней плавания мы настолько одичали и отвыкли от цивилизации, что шли, естественно, посередине дороги, и я едва не попала под машину, дети вовремя оттащили. Позвонили домой. Встретили старших Смирновых, они купили Федьке подарок – сильно научную книгу, которая называлась «Кумыс», уж очень Федьке хотелось попробовать кумысу. Причем, пока мы толклись на телефонном узле, я в окошко заметила папу Смирнова и Сашу, которые направлялись через дорогу в аптеку; мы вышли со станции и тоже пошли в аптеку, но она уже была закрыта, и на крылечке стояла какая-то тетя из местных. Я вслух спросила, ни к кому специально не обращаясь, мол, интересно, а куда же наши родители делись? Тетя тут же с готовностью нам ответила – а вон в тот магазин пошли, и кивнула на магазинчик, где мы и нашли старших Смирновых. Интересно, по каким таким особенным признакам тетя определила, что мы из одного курятника? Забавно.
Выяснив планы старших Смирновых (они собирались возвращаться к плавсредствам), мы с детьми пошли на рынок, имея тайные намерения попить пива. Мишке и Андрюшику наивные папа Смирнов и мама Саша пить не разрешали совсем. Так что купила я детям по бутылке пива и заранее потерла то место на шее, по которому наши родители врежут мне, как следует, если узнают. До сих пор не узнали.
Шли в этот день недолго и встали на очень симпатичном месте на левом берегу.
Рыбаки пошли ловить рыбу, и стар, и млад. Пал Абрамыч смастерил Ваньке удочку, за обладание которой они с Ивкой немедленно подрались, пришлось дедушке мастерить вторую такую, после чего они надергали мальков из реки примерно полведра. Где-то маньячили Иванов с Борькой, потом к ним присоединился Ёжик. И вся эта шатия наловила кошмарное количество мелочи, так сказать, белька, которого не то, что чистить, в руках держать было невозможно, он проскакивал между пальцами ввиду своих мелких размеров. Пал Абрамыч, Светка, Мишка, я, а потом и сами рыбаки чистили этот богатейший улов, не знаю, как другие, а я с причитаниями и – время от времени – крепкими выражениями шепотом.
Мама Оля мужественно пожарила рыбешек на большом поддоне, но получилось очень вкусно, ели прямо с костями и головами.
Вечером к нам пришел гость – местный дядя по имени Ахмед, который неподалеку ставил сети. Федор договорился с ним, что он за бутылку водки принесет два ведра картошки, и, в свою очередь, обещал помочь ему утром с сетями. Помог. Ахмед отдал Федьке весь свой улов, штук пять приличных рыбин (грамм по 500), после чего Федор пошел спать, а Ахмед – с риском для жизни копать картошку тайком от жены. Пока мы дрыхли, Ахмед картошку принес, не стал никого будить, а оставил ее в ведрах около костра. Уплывая, мы очень переживали за ведра, что же он их не забрал, но так и оставили их, пустые, на стоянке.
К рыбе Ахмеда добавили мелочь, наловленную утром нашими рыбаками. Сварили уху. Для той посуды, в которой мы готовили (13-тилитровое ведро), этой рыбы было маловато, поэтому мама Оля со Светкой втихаря добавили в уху несколько кубиков бульона. Иванов потом говорил, уха такая наваристая получилась!
Утром Ёжик из нашей палатки вынес за хвостик маленького мышонка и предъявил, вероятно от большой любви, Наташке. Она визжала, как резаная. Что он там делал, мышонок, в нашей палатке, и как мы его не задавили ночью насмерть, остается загадкой. Мышонка Ёжик отпустил.
Прорабатывая в Москве маршрут по Белой, Федор, естественно, обратил внимание, что наш путь будет проходить по территории Белорецкого заповедника, причем все описания и отчеты, им проштудированные, прямо указывали на то, что в заповеднике лютуют егеря и что отговориться неосведомленностью о наличии заповедника не удастся, потому что в Старосубхангулово на самом видном месте – на стене хлебного магазина, стоящего прямо на берегу, мимо не проскочишь, – вывешено огромное объявление с предупреждением и прейскурантом цен за стоянку в заповеднике из расчета на одну морду. Цены были драконовские. Поэтому наш командир задумчиво почесал репу и, пользуясь служебным положением, состряпал бумагу с настоящими подписями и печатями от известного академического института, что мы являемся не просто неорганизованными туристами, но историко-этнографической экспедицией, в которой практически каждый участвующий (за исключением малышей, Борьки и Мишки) имеет ученое звание или хотя бы степень, а студенты (Андрюшик и Наська, только что поступившие в МГУ) проходят практику.
Но даже имея такую охранную грамоту, мы были не очень спокойны, потому что в отчетах упоминалось, что некоторые группы были сняты с маршрута за нарушение правил проживания в заповеднике или отказ платить свои кровные за таковое проживание. Нас всех занимал этот вопрос, как это – сняты с маршрута? Каким таким образом? Может быть, туристов арестовали и развезли по кутузкам? А суда? И каким, собственно, образом развезли, на машинах, на лошадях? А если группа большая, как наша? А вот интересно, как бы стали нас с маршрута снимать, девятнадцать человек, шесть байдарок и один катамаран. Грузовик пригнали бы или вертолет прислали? Эта тема обсуждалась чуть ли не ежевечерне, и чем ближе мы подплывали к заповеднику, тем активнее муссировалось наше снятие с маршрута.
В какой-то момент после серии милых перекатиков нас окликнула стоявшая на берегу группа туристов, как обычно, спросили откуда мы вообще, с какого места начали и до какого поплывем. Мы честно ответили, что сами мы не местные, а из Москвы, плывем от Каги до Сыртланово и возвращаемся потом домой. И тут нам кричат, а вы знаете, что вашего Степашина сняли?
Ужасу нашему не было предела, группу москвичей, видимо, под руководством какого-то Степашина, сняли с маршрута! Это что же такое делается! И только спустя некоторое время мы поняли, что в Москве, пока мы плавали, Степашина сняли с поста премьер-министра. Одичали, однако...
07. Кому сладкое, а кому – большое
Федор приказал решительно искать стоянку, потому что начинался заповедник, в котором нас мог отловить егерь и содрать по пять шкур с каждого, а нам надо было обязательно посмотреть Капову пещеру, купить мед и кумыс. В какой-то момент на высоком правом берегу обнаружилась стоянка, Иванов побежал на разведку и прибежал назад в состоянии сильного возбуждения. Стоянка была занята двумя мужиками-рыбаками с двумя девочками – дочками лет по двенадцати каждой, и они накануне поймали огромную рыбу – сома. Иванов сказал – налим, килограмм на восемь. Неподалеку от них, вперед по течению, начиналась широкая живописная долина, на краю которой, почти впритык к чужой стоянке, мы и встали – на самой границе заповедника.
Пока разбивали лагерь, Иванов побежал общаться с рыбками и прибежал назад с интереснейшим предложением, прямо-таки сногсшибательным. Рыбаки предложили нам своего огромного сома, даром, только попросили шоколадок для девочек. Шоколада у нас не было, мы с Олей трясущимися руками (со страху, что они передумают отдавать нам рыбу) переворошили весь продукт, нашли килограмм карамели и чуть ли не с поклоном отдали рыбакам. Их девочки очень обрадовались, а наши малыши сначала впали в истерику, а потом, после выговора деда, надулись и пребывали в таком состоянии до того момента, когда можно было есть этого сома.
Из разговора:
– А матка ручейника любит сладкое, дядя Андрей?
– Страсть, как любит. Мы поэтому конфеты и отдали. Она их издалека чует! Если у кого в карманах заначки, она знает, к кому нужно забираться.
Ванька побежал к Машке и весьма галантно предложил ей три конфетки из своего кармана.
В этот день было наше с Ёжиком и Пал Абрамычем дежурство, поэтому я взяла у Федьки здоровенный тесак и пошла кромсать эту рыбину. Сом был огромный и очень жирный, по воде расплывались сальные пятна. Глядя на мои мучения, Федька и Ёжик пришли мне помогать. Рыбу разделали на филе, из отходов (плавники, хребет, хвост, голова) решено было сварить уху, хребет пришлось рубить топором, ножом не получалось. У сома была огромная печень, едва поместившаяся в немаленькую миску.
Уха была исключительно вкусная, но жареный сом... Это было что-то волшебное.
В этот же день Иванов поймал, по его словам, жереха, я же до сих пор уверена, что это был голавлик. Воодушевленный таким успехом Иванов, используя принципы дедовщины, приказал малышам и Борьке копать червей и ловить кузнечиков, малыши со всех ног кинулись выполнять приказание. Борька же перепоручил задание матушке, и Наталья исправно прыгала по лугу и оных кузнечиков отлавливала.
Я смотрела на суетящихся малышей и думала, что с Борькой все понятно, никогда он не станет настоящим водником. А малыши имеют шанс, если, конечно, все у них сложится. Наверно, именно с такого возраста водники и начинаются.
После обеда часть команды полезла в гору – осматривать окрестности и посетить пещеру «Сказка», лично я не ходила. Пещерой они не вдохновились, дыра и дыра, но вид с горы, говорят, был потрясающий.
А еще соседние рыбаки рассказали, что ночью к ним приходила рысь и пыталась воровать рыбу. Воображение у команды разыгралось, а Ёжик размечтался с этим зверем познакомиться. Рысь к нам не пришла, зато ночью пошел очень сильный дождь, и у Наташки с Борькой насквозь протекла палатка. Утром несчастная Наташка сушила все шмотье, включая спальники, а из палатки воду буквально отчерпывала.
Ольгин совет. Если у твоей подруги протекла палатка, ты не смейся слишком громко, это очень гадко.
08. Экскурсия
После завтрака Федор объявил поход в Капову пещеру. Команда разделилась, часть осталась в лагере, а другая часть пошла пешком на экскурсию. Получился такой состав экспедиции – Федька, Ольга, Настя, Смирновы в полном составе, Машка и я.
Шли долго – часа полтора, то по берегу реки, то поднимались в гору, то опять спускались. Тропа была скользкая, но мальчишки – Андрюшик и Мишка – все время были на подхвате, поддерживали дам под руку, подпирали, а иногда, в критических ситуациях, даже ловили. Ну просто джентльмены.
На подступах к Каповой пещере стояла будка, в которой нам предстояло покупать билеты. Нас поголовно пересчитали и осмотрели; молодой человек, ведающий продажей билетов, оставил о себе прекрасные воспоминания, потому что он всячески пытался сэкономить наши деньги, в частности, Машка была посчитана за ребенка, и на нее был выдан детский билет. Машке, конечно же, было очень приятно, что ей убавили годков пятнадцать, правда, она сказала, я у вас дурочка, наверно, раз произвожу такое впечатление.
Мы долго ждали экскурсовода около входа в пещеру у озерка с голубой водой, образовавшегося из ручья, вытекающего из пещеры. Кроме нашей группы, были и другие, всего набралось человек тридцать, поэтому, когда пришел экскурсовод и принес фонари, их на всех не хватило, но у меня и у Андрюшика были свои фонарики, которые не боятся влаги.
В пещере было холодно, темно и немного сначала страшновато. К сожалению, нам показали только первый этаж, но и этого хватило, чтобы запомнить на всю жизнь. Экскурсия началась с зала с хаотично изрытым глиняным полом; экскурсовод объяснил нам, что глина в этом зале считается лечебной, ее воруют всякие нехорошие люди, нанося ущерб пещере. Само собой разумеется, все зловредные члены нашей команды тут же посоветовали мне намазать лицо этой глиной, дабы зажили мои герпесные болячки.
Потом нас повели в другой зал, где была кромешная тьма, вместо пола – острые камни, обильно покрытые жидкой глиной, причем, ближе к середине и дальше, к краю зала, камни образовывали как бы высокую насыпь, на нее пришлось карабкаться практически на четвереньках; добрая Наська время от времени подталкивала меня под пятую точку, чтобы я не застревала. И тут нам показали... Можно прожить целую жизнь и никогда такого не увидеть. Хотя бы ради этого стоило ехать в Башкирию, я считаю. На стене пещеры, ярко освещенный нашими фонариками, совершенно отчетливо был виден рисунок древнего художника. Мамонт. Этому рисунку стукнуло уже пятнадцать тысяч лет, так-то вот. В этой пещере были и другие рисунки, пивные кружки, как их называли работники музея; некие геометрические фигуры, которые действительно напоминали пивные кружки. Но больше всего мне понравился рисунок лошади, на мой взгляд, художник, нарисовавший эту лошадь, был очень талантлив, меня вот застрели – я так не нарисую. Лошадь была изображена сзади, так сказать, филейной частью, голова повернута к художнику, с изогнутой шеи свешивается длинная грива. Все это очень пропорционально и нарисовано двумя-тремя плавными линиями красного цвета. Но сам зал с рисунками был очень неуютный, сырой до отвращения, камни эти, грязюка липкая... Древние люди не создавали никаких условий для творчества художников, трудно жилось талантливым людям пятнадцать тысяч лет назад...
Выход из этого зала отдаленно напоминал катание на санках с горы, только санок не было, а вместо снега – жидкая грязь. Если бы не Андрюшик с Мишкой, которые у подножья этой каменной горы принимали дам в дружеские объятия, в месте спуска образовалась бы куча-мала, лично я съехала к ребятам чуть ли не носом вперед.
Выйдя на свет Божий, мы все помыли руки и ноги (в смысле, обувь) в этом голубом озерце, вода, надо сказать, жесткая, известняковая, кожа на руках после мытья стала напоминать пергамент. Волей-неволей в голову пришла мысль о мертвой воде, про которую мы все читали в сказках.
Мы шли по небольшому симпатичному парку с ухоженными дорожками и увидели некую каменную вертикальную плиту, установленную на краю дорожки, покрытую вроде бы арабской вязью. Призвали папу Смирнова прочесть нам надпись, папа Смирнов возмутился и сказал, что написано с ошибками, взял экскурсовода за пуговицу и прочел целую лекцию об арабском языке. Причем сама девушка-экскурсовод не знала точного перевода надписи, только в общих чертах, ну так папа Смирнов ей перевел по доброте душевной. Знайте наших!
А потом купили мед. Пока Федька его покупал, мы уселись за стол рядом с избой, в которой продавались всякие сувениры и открытки. Надо сказать, что территория музея-заповедника поддерживается там в неплохом состоянии, все очень чисто и ухожено, и местечко очень живописное, высокий бережок, на противоположном берегу – скалы. Федька принес меду в полиэтиленовом пакете, потому что никакой посуды в лавке не было, а мы, дураки, ничего с собой не взяли. Мед было решено слопать тут же, не сходя с места, причем есть его тоже было нечем. Пакет с медом брякнули на стол, и все залезали в него пальцами, после чего палец надлежало облизать. Мама Оля опрометчиво брала мед березовым листочком, поэтому она до сих пор уверена, что башкирский мед горьковатый. Ничего подобного, великолепный мед, очень душистый, настоящий, даже горло щипало. Не надо было выдрючиваться и деревья портить, а лопать, как все, пальцами.
Ольгин совет. Ты в пещере Каповой глину не выкапывай. Ты ее в пакет клади и тихонечко кради.
09. Спасайся, кто может!
С экскурсии мы пришли уставшие, но довольные. Дежурные (Ивановы) сварили суп. Пока нас не было, местный дяденька предложил нашей команде купить кумысу. Очень ненавязчиво предложил, надо сказать. Приехал на лошадке, встал в сторонке и стоял так некоторое время. А потом все-таки крикнул, издалека, мол, кумыс не нужен? Так что к ужину у нас был сюрприз. Надо сказать, что кумыс имеет очень специфический вкус, лично мне он не понравился, а вот Ёжик хлебал с наслаждением.
За ужином случилось страшное...
Сначала мы услышали звук моторки вдалеке, лодка шла против течения. Все брякнули ложки в миски и затихли. Метров за пятьдесят до нашей стоянки лодка подошла к берегу. Все перестали дышать. Из лодки вышли трое. Федька поставил свою миску и пошел. Мы сидели тихо, но уши у всех отросли до размера слоновьих... Слышались только отдельные слова... экспедиция... письмо... мы тут проездом в Мелеуз... печать... КАКИЕ ТАКИЕ ДЕНЬГИ? Федька с незнакомцами подошел к нам, их было трое, двое взрослых и мальчик лет двенадцати. Егеря. Невооруженным глазом было видно, что блюстители заповедника слегка того... поддатые. Мальчик, слава Богу, был трезвый.
Главного звали Арслан, что в переводе с башкирского означает лев. Федька показал им нашу охранную грамоту, те письмо почитали, но, видать, в Башкирии московские грамоты не больно-то в цене, чего-то они заартачились, но тут Федька, очень своевременно, пригласил их к столу, налил по стопочке, задумался, перелил водку в кружки, добавил еще и велел Светке налить гостям супу. Мальчику тоже супу налили. Мы тихо скребли ложками по мискам. Гости водку приняли, зачерпнули супчику и вроде отошли... Завязался разговор, который после принятия второй (за знакомство) приобрел явственные дружеские оттенки, чему в немалой степени способствовало то обстоятельство, что второму нашему гостю приглянулась Светка, он отвешивал ей комплименты, Светка злилась, но джигиту не перечила, а мы тихо фыркали. Поговорив за жисть и изрядно выпив, гости попрощались с нами, обняли Федьку, как лучшего друга, и поплыли. Мотор пару раз чихнул где-то вдали, а мы хором облегченно вздохнули и сразу все загалдели. Было решено, в случае чего, если в следующий раз водки у нас не окажется, предложить им Светку – в качестве выкупа. Восток – оно дело очень деликатное.
Ольгин совет. Если к вам по воле волн егерей несется челн, – всем, сидящим на челну наливай по стакану.
Утром мы честно доплыли до Каповой пещеры, и вторая часть команды отправилась на экскурсию. Мы со Светкой остались у лодок, остальные поплыли искать стоянку, причем Федька предупредил, что стоянка обязательно будет плохой, потому что, по лоции, до хороших стоянок далеко.
Ждали экскурсантов примерно два часа. Они вернулись страшно довольные, и все время, пока мы догоняли команду, Ёжик, не переставая, рассказывал мне про пещеру. Он, бедняжка, специально поменял батарейки в своем фонарике, чтобы быть уверенным, что фонарик будет работать в пещере, но за время похода новые батарейки отсырели, и, в результате, фонарик у Ёжика не работал. Хорошо, что я дала свой фонарик Иванову, Иванов послужил для Ёжика путеводной звездой. Экскурсоводы этой группе достались хорошие – юноша и девушка из Уфимского университета, группа в целом собралась небольшая, человек пятнадцать, поэтому экскурсоводы имели возможность спокойно рассказывать и подробно отвечать на вопросы. Когда речь зашла о пивных кружках, наш Иванов, изрядно хлебнувший за завтраком кумысу, разразился пламенной речью, сильно поразившей молодых экскурсоводов. Смысл речи заключался в следующем. Вот эти знаки, которые вы именуете пивными кружками, сказал Иванов, есть ни что иное, как символ Великой матери, женской сущности Вселенной, распространенный в могильниках по всей территории Европы, а одной из ипостасей Великой матери является матка ручейника. Совершенно обалдевшие от такого заявления студенты-экскурсоводы резко свернули разговор и увели людей к другому рисунку. В конце экскурсии у всех погасли фонарики, все сгрудились вокруг Иванова, и тот гордо повел свой народ к свету...
Не скажу, что стоянка, которую выбрал Федька, была очень уж плохая, видали мы и хуже. Вечером состоялась грандиозная пьянка, дежурили Блюхеры и поили нас джин-тоником. Разговоры велись преимущественно вокруг матки ручейника; при этом подпивший Иванов время от времени называл ее самкой матки. Я, как следует принявши коктейлю и являясь, по существу, сиротой, набивалась в дочери Федьке и Ольге, поставив их в не очень ловкое положение, но ситуацию спас Ёжик, сказав, что будет регулярно приезжать к Федьке свататься. Мы с Наськой тут же вцепились в него и стали требовать, чтобы он ответил конкретно, к которой из нас двух он намерен свататься; бедный Ёжик, не ожидавший такого поворота событий, сказал, что не важно – к которой, важно приезжать свататься вообще и пить с Федькой водку. И быть бы Ёжику битым Наськой, мной и мамой Олей (за намерение споить мужа), но вмешалась Саша, предложив удочерить нас с Наськой обеих. Предлагать сватовство с выпивками папе Смирнову Ёжик не решился.
Конец попойки ознаменовался фейерверком, который несостоявшийся жених устроил с помощью ракетницы, заготовленной еще в Москве. При каждой вспышке ракеты с другого берега раздавались радостные вопли, – там тоже стояла какая-то команда.
Из разговора:
– Дядя Андрей, а зачем вы это пьете?
– От страха, Ваня, от страха. Помнишь, на что похожа матка ручейника? Не дай Бог, приснится такое!
10. Не догоню, так согреюсь!
На следующий день прошли километров 60, чтобы не останавливаться в заповеднике. Продукты и водка тем временем подходили к концу. Закупились в Максютово. Там же встретили Арслана, естественно слегка подогретого, но исправно несшего службу; Арслан кушал огурец и энергично призывал рукой подойти к берегу проплывающую группу турья. Федор поплыл поздороваться с другом, а нам сделал едва заметный знак – по-скоренькому убираться подальше. Арслан друга не забыл и по-братски разъел с ним остаток огурца.
Вечером в байдарке Пал Абрамыча нашлась большая пластиковая бутыль с водкой. На радостях, что водки еще много, выпили примерно половину.
На следующий день прибыли в Сакаски – сакральное место всех башкир и туристов. По слухам, где-то там, на скалистом правом берегу, было Голубое озеро, очень красивое, к которому следовало идти по какой-то тропе, а дойдя – помолиться, загадать желание и привязать лоскуток ткани к деревцам, растущим по берегам озера. Встали на пологом левом берегу, не очень красивом и удобном, но правый – высокий и очень живописный – был явно засижен большим количеством турья и, как следовало ожидать, группы все прибывали. В частности, подошла большая группа из Уфы, с которой мы уже встречались, смешанная, катамараны и байдарки, возглавляемая очень колоритным немолодым мужчиной (на RZ-ке) в широкополой шляпе с пером. Эта команда была непростая, среди них были инвалиды, один даже на коляске, которую везли на раме катамарана со специально настеленными досками. Эти люди вызывали уважение и своим мужеством, и стремлением помочь ближнему.
Федор объявил стоянку. Было еще довольно рано, поэтому решили отправить к озеру одну группу, после их возвращения пообедать, а после обеда – другую группу. Я осталась в лагере, а Ёжик и Пал Абрамыч, с которыми я дежурила в этот день, пошли с первой группой. Первая группа переправилась на другой берег, оставила лодки и куда-то полезла. Их не было довольно долго, гораздо дольше, чем мы ожидали, но, наконец, они вернулись, возбужденные, и, перебивая друг друга, рассказали нам занятную историю. Переправившись на другой берег, они спросили дорогу у стоявшей на берегу группы турья, но, по-видимому, кто-то кого-то не понял, потому что наш народ послали куда-то в гору, на которую они с большим энтузиазмом полезли. Лезли довольно долго и вылезли буквально на плато, широкое и длинное, с которого открывался замечательный вид. Пал Абрамыч, будучи геологом, немедленно начал читать лекцию о строении и происхождении этого плато, группа тем временем двигалась в ту сторону, которая им больше приглянулась, потому что точной дороги они не знали, и продвинулись бы, только Бог знает куда, если бы их не вразумила группа альпинистов, проводящая тренировки на плато. Пришлось нашим друзьям возвращаться, спускаться с горы и идти уже в другую сторону, благо, лезть никуда не надо было. Но пришли все довольные, хотя и уставшие, озеро нашли, помолились, кто умел и хотел, тряпочки привязали.
Готовили обед. Продукты, естественно, кончались, а кончались они у нас ежедневно; мне очень сильно повезло, я разыскала на дне мешка с остатками продуктов заначенную Ольгой шкурку от сала приличных размеров, порубила ее на молекулы и обжарила с луком. Получилась отличная заправка к супу, все получили строго по столовой ложке и с большим энтузиазмом слопали с супчиком. Дома, в Москве, я бы никогда не решилась на подобный эксперимент, убоявшись безвременной насильственной кончины от рук разъяренного семейства.
После обеда вторая группа собралась к озеру. Ёжик меня предупредил, чтобы я взяла тряпочку – на дерево вешать, я чего-то такое прихватила. Разобрались по экипажам, мне достался Мишка – в грузовой отсек и Андрюшик – матросом, как потом выяснилось, это было его первое плавание на байдарке – ну, минуту мы, наверно, проплыли все-таки, преодолели перекат с довольно сильным течением и высадились на берег. Предыдущая группа рассказала нам подробно, как найти озеро, поэтому в гору мы не полезли. Шли довольно долго по сырой тропе, протоптанной в высоченной траве.
Озеро было очень живописное, небольшое по размерам, оно расстилалось у подножья высокой скалы и, как большинство карстовых впадин, было заполнено водой интенсивно голубого цвета. Так, наверно, выглядел Синюшкин колодец из сказов Бажова (на реке Чусовой тоже есть Голубое озеро, я там была). Вода, естественно, была холоднющая. По берегам, как нам и говорили, росли чахлые деревца, сплошь увешанные разноцветными лоскутками, встречались даже ленты с иероглифами. Я загадала желание и повесила свою тряпочку; у Наськи же тряпочки не оказалось, пришлось оторвать ей кусок от моего тельника. Федька пожертвовал собственным носком – им с мамой Олей на двоих.
А во время ужина случилось следующее происшествие.
Ужин подходил к концу. Перед чаем я решила сбегать помыть котел, чтобы потом не отвлекаться, спокойно выпить водочки и поболтать с командой. Вот мою я котел себе мою, и вдруг вижу, выходит из воды (ну чисто Афродита) высокая фигуристая девушка, сверху донизу покрытая золотистым загаром, и направляется прямиком к нашему лагерю, по крайней мере, ее спина выражала такое вот стремление – пройти наш лагерь насквозь. И, надо сказать, выглядела она весьма привлекательно, эдакая Ундина лет двадцати, с блестящими капельками воды на гладкой загорелой коже. Наши мужики незамедлительно сделали стойку, особенно расстарались Федька с Ивановым, пригласили девушку за стол, бережно усадили на мое место и вручили ей мою рюмку водки. При этом надо отметить, что девушка сопротивлялась примерно полсекунды, а потом величественно опустилась своей очаровательной попкой в черном купальнике на мою собственную пенку. Я, как та самая пресловутая ваша тетя с ведром, стояла рядом с нижними конечностями Иванова, покоящимися в вытянутом состоянии на земле; сам же Иванов вальяжно возлегал, подпирая свою царственную голову рукой, и разливался медовыми речами. Ему вторил Федька, а Ёжик, заранее предчувствуя великолепный скандалешник от своего капитана, скромно стоял рядом с девушкой и застенчиво улыбался, скотина. За спиной Кати (так звали девушку) предупредительно маячил Борис Олегыч, старый развратник, и норовил заглянуть ей в лицо, изгибая спину с томностью умирающего лебедя. Папа Смирнов сидел рядом с Сашей, мертвой хваткой вцепившись в ее руку, и вел себя достойно, в отличие от Иванова, который пел соловьем, заливая Катеньке о красоте башкирских женщин. Его жена Светка сидела совершенно невозмутимо и никак не реагировала на сладкие речи мужа, обращенные к другой даме, а я, постепенно озверевая, отвесила ногой приличный пинок Иванову под зад. Но это его не остановило; короче, «Остапа понесло». Всецело поддерживаемый Федькой, наш элитный профессор разливался на предмет строящейся на Белой плотины, называя это безобразием, и разошелся до того, что клятвенно пообещал Кате по возвращении в Москву написать письмо непосредственно президенту Ельцину, собрать экологическую конференцию и объявить сбор подписей в защиту уникальной природы бассейна реки Белой, которую обязательно погубит преступно строящаяся плотина; при этом Иванов регулярно называл Белую Адигелью. Катя посиживала на моем месте, попивала водку из моей рюмки и внимала сладким речам, царственно кивая головой. Вокруг нее маленькой желтой птичкой вился Борис Олегыч, элитный профессор и специалист по этике. Ёжик старался держаться подальше, Пал Абрамыч занимался хозяйством, дети были спокойны и с интересом наблюдали за происходящим. Наськина физиономия постепенно приобретала выражение, приблизительно такое же, какое, вероятно, имела моя собственная физиономия, – глаза недобрые, челюсть выдвинута вперед, спина прямая и напряженная. Мы с ней уселись прямо на землю и с превеликим неодобрением, если не сказать злобой, взирали на непрошенную гостью, которая, может и была лучше татарина, только мы так не считали. Мама Оля наблюдала происходящее из палатки и, по всей видимости, ситуация ее сильно забавляла. В какой-то момент Катя, наверно, почувствовала нашу с Наськой решимость переломать ей руки и ноги, и засобиралась на другой берег – в свою команду; оказывается, она плавала с родителями в инвалидной команде. То-то ее потянуло на наших-то мужиков, они же в этот день все перебывали на другом берегу, один лучше другого!
Катю с превеликими почестями усадили в байдарку (слава Богу, не мою), бережно накинув ей на голые беззащитные плечики чью-то крутку, и Борис Олегыч, преисполненный величия от порученной ему миссии, повез ее к родителям. Не успели они отойти от берега хотя бы на три метра, в лагере разразилась война, начавшаяся с моего возмущенного вопля: «ДУРА!!!», говорят, на другом берегу хорошо было слышно. Поддерживаемая морально Наськой и Ольгой (из палатки), я ухватила весло и помчалась за Ёжиком с целью членовредительства. Говорят, Женя был невероятно хорош в динамике, догнать его не удалось, но зато под мою горячую руку подвернулся ни в чем не повинный Пал Абрамыч, убеленный сединами дедушка взрослых внуков, которому и попало по заднице веслом пару-тройку раз, после чего весло я бросила, опасаясь изувечить всех, кого только смогу догнать. Далее я переключилась на Иванова с Федькой и орала на всю реку, напирая главным образом на их недостойный моральный облик, отвратительное поведение и преклонные лета, пересыпая свои страстные речи таким изящными выражениями, как, например, старые козлы и проч. Досталось и папе Смирнову, хранившему непоколебимую верность Саше, ему было поставлено на вид, что он уже лысый, толстый и в очках, скоро уже дедом станет, а во все глаза пялится на эту дуру и даже не зажмуривается. Слегка попало и детям, во время Катиного визита сидевшим тихо, как мышки, так сказать, на будущее, чтоб не повадно было. Скандал завершился требованием выдать дамам бутылку водки, дабы возместить моральный ущерб, и отнюдь не снайперским метанием подвернувшейся мне кружки из толстого стекла в сторону шустро убегающего при виде кружки Женьки. Кружка, оказывается, принадлежала Ивке; ударившись о камень, она слегка треснула. Я принесла ей свои извинения, но скандал на этом пришлось завершить.
Вечер закончился мирным пением под гитару.
На следующий день я снова наехала на безвинного Ёжика, который утомился бегать и перешел в наступление путем запихивания моей персоны в палатку головой вперед, – к вящему удовольствию детей.
До конца похода Катя пребывала с нами, мы вспоминали ее ежедневно, поливая мужиков всевозможными упреками и красочными эпитетами, и пребывает до сих пор, и, не побоюсь этого слова, будет пребывать до конца наших совместных плаваний, поощряя дам браться за весло, если вдруг кто-то чего-то не так. А письмо президенту Ельцину наши элитные профессора и примкнувшие к ним Катины обожатели так и не написали. Вот и верь мужикам после этого.
Ольгин совет мужчинам. Прежде, чем чужой девице вы свою вручите душу, вам советую могилку присмотреть себе посуше.
Ольгин совет дамам. Если к вам девица – шасть! – мужу не позвольте пасть. И, конечно б, помогло в руку взятое весло.
11. Степь да степь кругом
Наш поход подходил к концу. Уровень воды в реке стал заметно выше, – сказывался подпор плотины, стоящейся на выходе реки из гор. Вскоре появились и первые признаки плотины – вырубки леса, площадь готовили к затоплению. Настроение стразу упало до нуля. Жалко реку, такая ведь красавица.
Доплыли до плотины. Той скалы, которая, как последнее прости, загораживала выход реки в степь (я ее хорошо помнила), больше не было, взорвали... Перед нами была запруда с недостроенной плотиной с довольно широким проходом под правым берегом. Послали на разведку Иванова и Женьку. Они долго стояли и смотрели на проход, так долго, что Федька не выдержал и поплыл к плотине, намереваясь высадиться на левый пологий берег (правый был с насыпью, неудобно). Вдруг Иванов заорал страшным голосом: «ФЕДЯ! НАЗАД!!!». Федька с Наськой, как сумасшедшие, начали отгребаться от плотины. Оказывается, местные дядьки сказали Иванову, что под плотиной проложены большие трубы, туда идет большая часть воды и очень сильно тянет. Ну, Иванов и заорал. Федька прибился к нам, и мы пошли с ним смотреть сами.
Проход был широкий, слив не очень крутой, но за сливом стояли высокие валы. Если не положит, так умоет по самое не балуйся. Федька принял решение – проводить байдарки без матросов и пассажиров. У Наськи сошла краска с лица. Как же ей хотелось пройти этот слив, бедной девочке, но командир был непреклонен. Несчастная Наська уселась на берегу в позе Аленушки, уткнулась носом в коленки и замерла. Я ей очень сочувствовала.
Первым пошел Пал Абрамыч, за ним – Иванов, потом пошли мы с Ёжиком. Я своего матроса на берегу не оставила, как бы не выкрали без присмотра. Перед отчаливанием Ёжик стал стаскивать с себя рубаху и штаны, на мой вопрос – зачем, ответил, что викинги ходили в бой обнаженными. Тогда я тоже решительно разделась (до купальника), и мы пошли. Прошли нормально, Ёжика, конечно, умыло.
Потом Федька попросил нас провести Гармозу. Экипаж, кроме папы Смирнова, оставили на берегу. Меня поразил Андрюшик, который совершенно спокойно, без обид, возражений и просьб отдал мне весло и пошел на берег. Я сразу вспомнила себя во младенчестве; когда меня ссаживали на препятствиях, я не сидела, как Наська, в скорбной позе, а уж тем более, не вела себя столь достойно, как Андрюшик, а скандалила, негодовала и рвалась в самые сложные препятствия, совершенно при этом не понимая, что я чайник и вообще, слабый пол и недомерок. Наверно, все-таки ему было досадно, прошел всю реку на этой машине, а в самом интересном месте не доверили. Но вел он себя по-мужски.
Последними пошли Федька с Пал Абрамычем, толкая впереди себя Ласточку без мамы Оли.
Выкатились в степь. На правом берегу была стройка и деревня, на левом берегу – Сыртланово. Мы долго решали, плыть ли нам до Мелеуза или постоять денек-полтора в степи в непосредственной близости от автобусной остановки. Миновали деревню на левом берегу и встали. Федька решил не плыть до Мелеуза, рискованно, слишком далеко, а время поджимало.
Пока устраивали лагерь, мы с мамой Олей и папой Смирновым поскакали в Сыртланово за хлебом и сигаретами, за одно разведать, что чего. Все купили и вернулись. Остальные тоже время не теряли и выяснили, что в деревне на нашем берегу есть магазин, в котором нет хлеба, но есть все остальное, например, пиво. Немедленно снарядили экспедицию за пивом. Рыбаки остались ловить рыбу.
Пока шли, болтали с детьми о том, о сем, обсуждали прохождение плотины. Очень я ребятам сочувствовала, тем более, что проход, как выяснилось, был не такой уж и опасный, можно было и ребят прокатить. Ладно, говорю, дети, завтра у нас дневка, возьмем лодки и поплывем к плотине, я вас всех прокачу; только родителям не говорите, убьют они меня. Надо было видеть, как глазенки у них засверкали, ну прелесть, а не дети.
Вечером пировали.
Вечер был удивительно красивый. На заходящее солнце наползла темная тучка, четкие края которой постепенно окрасились в кроваво-красные тона, но дождь так и не пролился, и было очень тепло. На фоне розового заката пасся табун лошадок. Кругом расстилалась степь с мягкими очертаниями холмов на горизонте, было очень тихо, лишь где-то вдалеке еле слышно шелестела плотина. Такая красота навевала тревожные мысли, так как день это был не простой, а давно обещаемый день конца Света.
Вместо того, чтобы проливать горькие слезы прощания и обнимать – может быть – в последний раз своих близких, команда в дружном согласии хлопнула по стопке водки, а Женька с Ивановым, будучи жрецами Великой матери, разразились серией гимнов, воздевая руки к небу (высокому, чистому, усыпанному звездами), называя его зевом матки ручейника и призывая ее (матку, стало быть) принять нас в свои объятия, самым непристойным образом утверждая, что мир пришел из самки матки и в нее же и уйдет.
– О, Великая мать! – Разливался Иванов.
– Самка матки... – Вторил Женька.
– Приди и прими нас в свои объятия...
– Или приползи, если не можешь прийти...
– Мы все твои дети...
– А так же дедушки и бабушки...
– И в этот последний час...
– Выпей с нами!
На следующий день после завтрака экипаж Гармозы (кроме Борис Олегыча) проходил стажировку на байдарках. Мне досталась Машка, и поплыли мы с ней в протоку к Сыртланово. Машка гребла хорошо – минут пять, потом она уставала, и я разрешала ей отдыхать. Машка тяжело дышала. Туда (по течению) мы доплыли неплохо, а обратно пришлось упираться. Несчастная Машка просто надрывалась. Кончилось это тем, что я вышла из байдарки и тянула ее за веревочку до того места, где протока впадает в Белую. Дальше пришлось Машке грести. Всю дорогу она удивлялась, как мы можем грести часами, и руки у нас не отваливаются. Сама же Машка моментально натерла мозоли. Пока мы с ней отсутствовали, папа Смирнов плавал с Сашей туда-сюда. С тем же успехом. Саша, бедненькая, даже всплакнула от отчаяния. Но мальчишки, которые плавали с Настенкой, зарекомендовали себя хорошо. Орлята.
Когда мы с Машкой пришли, меня на берегу уже ждали дети, три пары замечательных круглых глазенок смотрели с немым вопросом. Я не забыла, сказала я им и пошла доложить родителям, что мы с детьми уплываем в магазин, так сказать, под мою ответственность. Поплыли. Я с Мишкой, Андрюшик с Настенкой – капитаном. Сначала шли неплохо, прошли деревню, но чем ближе подходили к плотине, тем, естественно, сильнее было течение. Пробовали тащить лодки за веревочки, тоже не сахар-рафинад. Умаялись. Ладно, говорю, дети, ну ее, эту плотину. Еще будут на вашем веку интересные вещи, давайте возвращаться.
На подступах к деревне Мишка мне напомнил, что я хотела купить пива. Мы прибились к берегу, я дала денег и послала Наську с Мишкой в магазин. Наська спросила, а сколько купить-то? Я сказала, ну, сколько унесете. Недооценила детей. Мы с Андрюшиком остались у лодок, сидели на бережку и трепались обо всем на свете. Умный мальчик.
В какой-то момент заметили на краю поля Наську с Мишкой, что-то они ковырялись там, вот остановились, чего-то копаются. Я послала Андрюшика им на помощь. Когда вернулись, я просто ахнула, дети приперли ящик пива, по бутылке на морду, не забыли себя, любимых, но исключили из числа пьющих малышей. Ай да дети!
У них все еще впереди, у детей наших. У Наськи-то – точно, это боевая подруга до мозга костей. Мне лично немножко не повезло, родители не были походниками, а плавать я начала, наверно, поздновато, в 25 лет. И вообще, моему поколению немного не повезло. У нас в молодости и снаряжения-то не было приличного, суда нередко были самоделками, а про неопрен и слыхом не слыхивали. А в начале 90-х годов многие из нас вообще прекратили плавать, не потому, что разонравилось, просто жизнь была очень тяжелая, многим просто стало не до этого, кое-кому пришлось сменить профессию, чтобы выжить и прокормить семью, многие уехали из страны. Но зато подросло поколение детей, которые, как наша Настенка, начали с маленького возраста плавать с папами и мамами, в крошечных забавных спасиках и шлемах. Вот они-то пойдут дальше нас, гораздо дальше, и быстрее. Наська вот на следующий год уже на катамаране будет ходить, а там, глядишь, и в каяк сиганет, с нее станется. Каякеры-то, они не из бурной воды рождаются, а вырастают именно из таких детишек, которых папы и мамы когда-то сажали в Таймень. Может быть, и у Андрюшика с Мишкой получится, если все будет хорошо, если все сложится, если сами захотят...
Дети, даешь Карагемский прорыв!
12. Отъезд
Подъем был в пять утра. После завтрака на скорую руку (чай с бутербродами) убывали двумя группами: мы с Ёжиком, Смирновыми и Блюхерами оказались во второй. Благополучно переправили на другой берег все вещи, собранные байдарки и обе группы, после чего первая уехала, а мы разбирали Гармозу и ждали автобуса. К нам прибилась местная собачка, которую мы подкормили тушенкой. Собачка смекнула, что мы хорошие, и привела нам своего щенка. Щенка тоже покормили, а в благодарность за нашу доброту собачка взялась нас охранять и честно несла службу, коровы к нам и близко не могли подойти. Пошел дождик. Мы залезли в плащи, брякнулись на оставшиеся вещи и задрыхли.
Мне осталось рассказать только про отъезд в Москву, но это не очень интересно, кроме нескольких коротких эпизодов. Из Мелеуза мы ехали на автобусе до Уфы, предварительно купив в Мелеузе же билеты на утренний поезд до Москвы (в 5 утра), гуляли по Уфе, а ночевали на вокзале. Интеллигентнейший папа Смирнов задумчиво сказал: «Давненько я на вокзалах не ночевал...». Свяжешься с нами, еще и не тому научишься.
Послесловие
Летом 2000 г. Ивановы уехали жить на Алтай. Иванов профессорствует в барнаульском университете, а красавица Светка преподает философию в сельскохозяйственном техникуме. Скоро в этом семействе ожидается пополнение.
Пал Абрамыч долго болел, но поправился и ходил с нами на Полометь в апреле 2001 г.; шел он на Гармозе в коленной посадке и был в полном восторге.
Также у нас состоялся зимний поход – большая часть команды собралась на даче у Блюхеров в Денисихе (Подмосковье) для встречи 2000-го Нового года, который мы благополучно и встретили в лесу под елкой. Поход длился три дня и проходил с большим успехом.