* * *

Кабы не влепил мне Маленький паровоз из трех на мизере, никуда б мы не двинулись. С другой стороны, кабы не отслеживал я настойчиво изменения в погоде, а следил за игрой, черта с два бы он мне под ту десятку подсунул.

Утром активно моросило, даже сильнее, чем вчера. В шесть утра мы с Большим вылезли на свет Божий, но тут же заползли назад. За отсидку обленились, и мне не хотелось сворачивать лагерь под откровенным душем. Однако отметили одну немаловажную деталь: за ночь ветер сменился, и теперь быстро гнал тучи на север. Вчера дохлый и нудный, сегодня он окреп и начал пошатывать лиственницы. Временами ток воздуха опускался и до травы, отряхивая с неё крупные капли воды. В тучах не то чтобы появились просветы, но начала прорисовываться какая-то структура, появились облака белые и черные, стали видны грандиозные подвижки. Потянуло слабым запахом изменяющейся погоды.

Тем не менее, часов до одиннадцати поливало исправно. Мы слюнили пульку, я время от времени то высовывал голову из "дверей", то нетерпеливо выбегал на улицу и оглядывался. Дождь помалу сходил на нет, а в полдень над восточной цепью Заячьих мелькнул первый голубой просвет. Это и решило дело, потому что западная сторона продолжала клубиться мрачным маревом. Оттуда тянуло сыростью, даже глядеть не хотелось. Получалось, что мы находимся на самом краю циклона и – кто знает?– может, сейчас где-нибудь за Саледами сияет драгоценное солнышко, а нас тут полощет. Непорядок. Эй, картежники! Бросайте свои бумажки и геть до кучи!

Правда, самоубийственная идея? Мы начали собираться в полдень, имея в планах впарить полновесный дневной переход под Трехозерный. Критерием полновесности для меня лично является чистое ходовое время за день: если четыре часа есть, хорошо. Что удивительно, за сегодня мы намотали как раз четыре часа без десяти минут. Но всему свое время.

Во время сборов обнаружил: штатива для камеры на его месте, в кармане рюкзака, нет. Маленькая небрежно пожала плечами и заметила, что, когда комкались с прошлой стоянки, она видела, как штатив валялся рядом с кучей моих шмоток, но ничего не сказала, так как обычно я сам отслеживаю свои вещи. М-да. Был штатив.

Фотоаппарат отдал Андрею – хотел лучше отснять Заячьи на видео. Мы с ним пошли поначалу сзади, выпустив вперед знатока местности Никонова. Достаточно безрадостный снимок: болото, долина Индысея далеко-далеко, Большой чешет в её сторону со страшной силой . За ним я в компании Свет. Гитарный гриф высоко торчит над клапаном рюкзака. Подол Салед просматривается хорошо, но вершины утопают в красивых многослойных тучах. Их передняя гряда, видимо, тоньше других – она подсвечена белым светом. Тем грознее и непригляднее смотрятся нагромождения за ней, а также то проклятое облако над самой головой, которое нас сейчас поливает. На следующем снимке хорошо виден за необъятными болотами верховий Дурной вход на Волчий перевал – вчера и он был закрыт окклюзией, как же низко она простиралась! Я долго сомневался, а не плюнуть ли на советы Сухарева и не впереться ли нам на Волчий – хотя бы новый перевал посмотреть. Остановило то, что к Волчьему надо было чуть-чуть, но возвращаться, и долина реки здесь чуть-чуть, но шире, чем под Трехозерным, и те полянки – такие же болота, в каких мы уже набултыхались...

Вот ещё один снимок, сделанный Андреем: я всё ещё в окружении Свет, но очевидно, что автор снимка уже далеко впереди . Не умеет он в хвосте ходить, нужен целый набор исключительных событий, чтобы заставить его это сделать. Лицо Большой сурово, не сказать – мрачно, не сказать – чернее той тучи, что покрывает хребет за нашими спинами. На меня лучше просто не смотреть. Что? Куда смотреть? Как куда: глядите, какая шапочка красивая, какая замечательная сумка для видеокамеры, действительно уникальное произведение тещиного искусства, какие штанишки на мне привлекательные! Что – лицо? Где на этой морде – лицо? Вот и я не вижу.

Болота и грязевая лужа тоже остались позади. Это радует. Найденная вчера тропка достаточно набита и с умом проложена, мягко обегает развалы и бугры. Правда, пару раз она лукаво пряталась, заставляя попрыгать по курумникам, от чего, в частности, Света и озлилась, но потом радушно подставлялась, и мы снова экономили силы и время. Мужики вообще летели, как нахлестанные, девочки старались было поспевать, но быстро выдохлись. Доказывал я, доказывал, что труднее всего для впередсмотрящего не тропу удержать, а группу не растерять, никто не слушал. И не будет слушать, потому что очень трудно тащить за собой монолитную толпу, не давать ей рассасываться по всем прилежащим весям.

Отмотали полный переход. Хитрые авангардисты умотали вперед настолько, что я не имел никакой возможности их остановить. Марабу сам следил за переходным временем и встал на передых ровно через пятьдесят минут после старта.

Слева по ходу высилось слабое седло в продолговатом "гробе" хребтовой цепочки. Водораздел давно миновали и, собственно, уже начали спускаться в сторону Кось-Ю. По инструкции Сухарева, нужно дотянуть до окончания следующего гробика в лес и только там поворачивать под Трехозерный, под прямым углом пересекая долину Индысея. Лес впереди глазами видно, но ногами туда ещё лупить и лупить, около часа, наверное, а то и больше. Девочки приустали.

Если девочки приустали, что делать? Точно: сходить в разведку и дать им отдохнуть.

На седло вылезли втроем – вечно неугомонный набор разведчиков. Вылезли и ахнули. В сплошной цепи Салед по ту сторону долины открывается огромный провал Трехозерного – глубокий, широкий, значительный . Сквозь него видно высокую осыпь на дальнем берегу первого озера. Горы за Нидысеем проглядывают сквозь тучи едва-едва. На них серебрится свежий снег. Его хорошо видно на снимке. Напоминаю: сегодня седьмое августа. Могучий хребет до середины сверху закрыт тучами и не производит того волнующего впечатления, как в прошлом году – в ясный день под закатным солнцем. И перевал значительно ближе, чем тогда. Да, кстати, вон точно по направлению к перевалу отсюда начинается череда болот, почти до самого Индысея, а потом длинное вытянутое болото на том берегу – почти до границы леса . Если верить карте, то пройдя до указанного Сухаревым отворота, а до него километра четыре-пять, мы сократим себе путь через долину на километр от силы, и леса там густые, и на левом берегу Индысея здоровенный лесистый бугор, через который придется переться. Мужики, а не пойти ли нам лесом?

Пока мы обнюхивали седлышко и возвращались, девушки закоченели. В долине пошел колючий снег, плотные тучи опустились, и вид она приняла чрезвычайно мрачный . Последние мои сомнения не то отпали сами, не то унесло рассвирепевшим вдруг южным ветром. Дующим в харю, если продолжать двигаться по Заячьим.

Обратно на седло с рюкзаком забежал первым – хотелось отснять прохождение остальных. Забежать-то забежал, да сердце чуть из ушей не выпрыгнуло. Тяжелы ещё наши рюкзаки! Пока мимо тянулись цепочкой наиболее быстрые, я неистово хватал ртом мокрый воздух, стараясь восстановить дыхание. Маленькие, как водится, безнадежно отстали. Глядя на то, как нарочито неторопливо вышагивает Светлана Алексеевна, почувствовал, что вполне достаточно отдохнул. Если не хватает здоровья, замени его самолюбием. Если кончилось самолюбие – используй злость. Она никогда не кончается. Ну, я и использовал. Стоять на седле было ещё холоднее, чем внизу, и мы поспешили к спасительному теплому лесу, держа Маленьких на границе видимости. Несколько минут обождали, пока они вывернут из-за перегиба, потом спустились в лес. Поначалу вдоль склона бежало какое-то подобие тропки, но нам требовалось на восток, а тропа упорно вилась на юг. Пришлось выбрать травянистый язык посимпатичнее, спадающий вниз по склону, и свернуть на него.

Харитонов сделал снимок сзади: мы на языке . Высокая и очень мокрая трава выше пояса щедро изукрашена желтыми и белыми цветами. Впереди, на небольшом расширении, красные заросли иван-чая – верный признак донельзя искореженного места. Либо буераки, либо старый полусгнивший бурелом. Придется обходить. Лес по сторонам из черных черен, лиственницы вперемешку с елками. Если через лиственничный лес, как правило, можно пройти в любом направлении, то еловые чащи такой вольности не допускают. Сквозь них не продерешься. Вершины деревьев прорисованы слабее – упираются в нижнюю границу облачности. На объектив упало несколько капель воды – мутные белесые пятна на фотографии.

Время к трем часам дня. Ну и что, что вышли в час, завтракали-то в девять! Пора, пора набить брюхо! Или хотя бы обозначить действие. Пусть, подлое, почувствует, что кормят, и не нудит так отчаянно: "Кашки! Ка-ашки!.."

Странное дело – похоже, настроение общества на три дюйма выше, чем на отсидке! Перекус, возможность подольше постоять и хоть чего-то, да чавкнуть, не вызывает такого взлета настроения, как раньше, поскольку оно и так очень даже ничего. Маленькая соглашается попробовать ма-аленький кусочек сала. С трудом проглотив, объявляет, что это параша, и какой-то кислятиной отдает, и жадно хватается за последнюю навеску сыра. Сыр кончается, и, неизвестно с чего, добрые мальчики скидываются бедной даме по кусочку. Интересно, чем Светочка будет перекусывать дальше?

В этом году со спуском к Индысею нам, определенно, повезло. Всего два перехода! Выбранный язык оказался на редкость перспективным. Немного ниже на нем обнаружился ручей, очевидно, заколдованный, потому что на всем протяжении его долины лес так и не посмел подступить вплотную. В прошлом же году буреломов мы накушались досыта, перебираясь с одного болота на другое. Да и расстояние на сей раз куда меньше.

Перед самой рекой ручей отвернул к северу, повинуясь рельефу. Нам рельеф не указчик, наш путь лежит на юго-восток, азимут 120. Впилили небольшой лесистый бугорок, сторожко обогнули по краю пару болотин и увидали могучий барьер из высоких кустов, обрамляющих Индысей .

Проход искать ломотно. Время перехода ещё далеко не исчерпано, есть смысл перейти сразу, а потом отдохнуть на другом берегу. Послал Андрея на поиски места, доступного для перехода, повелев не обращать внимание на кусты. Мы с Маленьким начали лихорадочно переобуваться, так как шли в сапогах, а вода определенно стояла по пояс. Лёшка с явной боязнью влез в Бегемотовы ботинки, уже причинившие столько травм, но деваться некуда: свои тапочки он до конца похода видел только на Большом. Дамы нетерпеливо ожидали нас, не снимая рюкзаков.

Только-только успел я, поминая всех святых, упаковать несчастные босые ножки в дубовый короб мокрых вибрамов, разведчик вернулся и донес, что нашел. Кусты вот только густые, а сход хороший, и выход славный. Я засуетился на предмет привязать гитару – Андрей великодушно молвил: “Да ладно”,– и взял её под мышку . Нашим легче: скорее подхватил камеру с аппаратом, попросил подождать, пока не вылезу на тот берег, так как буду снимать. Всех подряд без разбора.

Надо сказать, выход легким мне не показался. Коварная речка промыла глубокое русло под левым берегом, и ступенька здесь ничего себе, еле закинул отмороженную в воде ногу. Напрягся – фиг. Уперся – черта лысого. Озверел, перехватил аппаратуру одной рукой, второй вцепился, во что ближе лежало и едва выкарабкался. Тем временем порядочно охолодевшие в речке коллеги не вытерпели и двинулись в мою сторону . Бегом-бегом включил камеру, немного снял – она встала. Что такое? Скорее, отбежать в сторону, пару раз сфотографировать, теперь на ту точку, камеру из сумки, шторки, питание, кнопка... Да что ж она останавливается?

Вот и верь рекламе – батарейка на час съемки! Едва восемь минут с начала похода наснимал на ней, а она уж дохлая. Но ведь успел, успел! И камерой, и на фото. Больше не буду отдавать съемку Марабу: очень сильно стряхивает аппарат при спуске.

Зато здорово вытягивает из болота, пардон, Индысея, Бегемота и всех остальных. На снимке Андрей тащит за руку Маленькую . Я словил как раз момент перемещения из воды на земную твердь. Светка опирается рукой на Никонова, но кажется, будто он препятствует ей, что два здоровых мужика упорно делят ошарашенно растопыренную девицу. А вот и сам Алексей Владимирович в пути на землю . Странно, что внешне тяга Андрея на этой фотографии меньше. То ли Света тяжелее, то ли Алеша ловчее.

Пока собирал расшвырянные впопыхах по берегу шмотки, общество вперлось на высокий бережок и рухнуло поджидать. Мы с Маленьким теперь уже не спеша, со вкусом стащили мерзкие ботинки и нырнули в полусырые, но всё ещё хранившие тепло сапожки. Ох, здорово! Остальные наблюдали этот процесс с явным неодобрением, так как у них хлюпало будь здоров, а идти в сапогах не отваживались. Тем временем комарики прочувствовали, что внезапно стало чем поживиться, и атаковали так энергично, что Большая, например, запаранджила лицо воротом свитера, а я укутал, что есть мочи, накомарниками. Удивительно: все довольные и счастливые – отчего бы? Далеко ещё до Трехозерного ...

Левый берег Индысея высокий. У самой воды, конечно, есть полоска кустистой болотины, но чуть дальше вздымается ступенька, покрыта мощным лесом . Ступенька неровная. То и дело во впадинах встречаются озера, большие и не очень, все тихие и по-своему красивые. Пройдя ступеньку, спускаешься вниз, на обширные болота, коих здесь много больше, чем со стороны Заячьих . В прошлый год обилие желтых языков, не засоренных буреломами, только радовало, но из-за нынешней дождливости боялся я их, как черт ладана, и совсем не хотел туда соваться. А куда денешься? Заползти в лес – спасибо. Слишком свежи в памяти воспоминания о прошлогоднем ломе по индысейским чащобам. Уж лучше болота, трясины как-нибудь обпилим.

Конечно, поначалу растянулись. Но на открытом месте меня пробрал мандраж, и авангард затормозился. Никакого желания переться по середине огромных моховых пустошей не ощущалось. Обходить их по краю, у деревьев – накрутить много лишних метров. А то и километров. Участнички толпятся сзади, глядят не столько вопрошающе, сколь испытующе. Мысленно перекрестился, приказал – поясные ремни расстегнуть, интервал пять метров, за мной осторожно магом шарш! Раза три, наверное, за переход выскакивал на места исключительной приятности, откуда во все стороны, как по воде, разбегались зыбкие моховые волны, испуганно орал что-то вроде: "Стоп! Назад! Обойти слева!"– и поиски проходов продолжались.

                        Сквозь горные стены напрасно бредете

                        К трясине, где в тине деревья гниют.

                        В ржавом болоте Мар вы найдете,

                        А Мары пищу найдут.

Смешно? Не смешно было мне, когда мы очутились на острие длинного лесного мыса посреди огромного болота. Впереди, метрах в ста, надежный лес. Влево-вправо явные топи. Между нами и лесом – тоже. Назад семь верст киселя хлебать, да потом по буреломам тащиться?..

Какие я там змейки выписывал! Вон махонький кустик – к нему! Куст на воде расти не станет, ему землю подавай. Вон плешка иссиня-черной земли с редкими хвощиками – туда! Такая землица зыбкой бывает крайне редко. Крохотна засохшая елчёнка – конечно к ней! Кто угодно – береза, лиственница, тальник – может расти в трясине, но только не елка, пусть даже такая дохлая. Уф. Ещё два шага и твердо.

Болотина, которой мы, в общем и целом, следовали тянулась не совсем туда, куда хотелось. Если азимут на Трехозерный от перевала через Заячьи составлял примерно 120, то курс по болоту вел на 100...110. Но я не упорствовал, предпочитая нетвердое, но более-менее ровное покрытие откровенному бурелому. Впрочем, местами плешь становилась ровной скорее менее, чем более. Попадались и глубокие кочкарники, и просто рытвины неясного происхождения, и невесть откуда прилетевшие коварные камни, почти незаметные в глубинах трав. Маленький дважды пытался развернуть меня в лес и дважды я отказывался в полной уверенности, что там лучше не будет. Лёшка про себя нервничал.

На пути встретился крутой изгиб ручья, пересекающего долинку . Наконец-то! Нам ведь направо, сейчас переправимся и потопаем курсом, более близким к идеальному. Не тут-то было. Перебрели и уперлись в непроходимые кусты. Начали обруливать их слева – черт побери! Это излучина, далеко отходящая от основного русла, и нет вовсе по другому её берегу никакой плеши. Снова через ручей, а мы с Харитоновым – назад, потому что здесь сапоги за милую душу наполнит. "Ботиночники" ждут, тоже начинают нервничать.

Ну, и конечно, тальнички. Мы чер-вяч-ки, мы чер-вяч-ки, мы ненавидим таль-нич-ки! Торкаешься, как слепой кутенок, во все возможные и невозможные щели, а потом оказывается, что забрел в глушайший тупик из которого выход один – напролом. Хрустят под ногами сучья, наотмашь лупят ветки, матерятся коллеги... Мы ненавидим тальнички!

Всё, и я тоже скис. До завтрашнего дня нет ни одной фотографии. Ни моей, ни Маленького.

Переход после переправы закончили на три минуты раньше нормы. Кажется, Андрей был этим недоволен. А впрочем, я как-то быстро утомился за этот час и не слишком обращал внимание на чужие настроения. Большая по дороге нащипала щавеля и щедро угощала всех желающих. Настроение её снова вошло в крутое пике вследствие коленки и цистита.

Впереди в густых кустах журчало. Прошел туда, сыскал удобный камень посреди ручья, чтоб не снимать сапоги, вернулся. Общество меланхолично жевало травы. Комары меланхолично жевали общество. При моем появлении все вдруг оживились, мало не пинками отправили меня под рюкзак и заставили показывать на собственном примере, куда шлепать дальше. Слушайте, говорю, а может забивачимся? Иди, отвечают, зараза, не халявь...

Ужо Маленький мне подгадил. Вылез на тот – мой!– камушек, и стоит, примеряется, кабы скакнуть вперед, да не набрать. Стоит, стоит... У меня аж стоялка устала. Говорю: шуруй, мол, сам видишь, я на одной ноге тут еле держусь. Ага, отвечает, щас. И этак к прыжку изготавливается. Ну, думаю, поехали. Сейчас он уйдет, а мне надо как-нибудь поскорее на тот бульник, не то забулькаю. Попасть бы вон на тот крохотный камушек под водой да не соскользнуть...

Прыгаю. Попадаю. Продолжаю лететь к бульнику и вдруг тяжело бьюсь головой во что-то чересчур упругое. Оказывается, Маленький всё ещё топчется на месте, а упругое – это днище его нелегкого рюкзака. Кулем обрушиваюсь в воду, нахватывая полные сапоги. Лёшка тем временем порскнул-таки на берег и наблюдает мои барахтанья с немалым интересом. Выкарабкался. Вылез. Злой, как черт.

Что такое? Ещё ручей, и тоже глубокий. Попробую перейти по мощным кустарникам. Ветки толщиной в руку, авось выдержат... Гнилая! Эх! Ух! Плюх!..

Выкарабкался. Вылез. Злой, как две с половиной тысячи чертей. Седьмой час. От черных туч кажется, что темнеет, и в глазах рябит от легионов комаров. Милые, холодно ведь, уймитесь! "Ничего",– зудят,– "на вас отогреемся"... Мужики, а может всё же бивак? Никонов театрально заявляет, что его хватит ещё на переход. Сомнительно. Девицы не заявляют ничего, просто валяются в кустах. Или права Светка, и не советоваться, а приказывать надо?

Что ж, попробуем. Только сдвинулись с пересида, между двум ручейками обнаружилась достаточно ровная площадка, дров вокруг море, и вроде намека на косую просеку между ручьями, слегка сквозит. Бивак!

Ох, шатает! Почувствовав вкус к командному интерфейсу с подчиненными, приказываю заняться бивачными работами, а сам покачиваясь шкандыбаю дальше по ходу, поглядеть – что там. Болото, конечно, что ж ещё. Здоро-овое... Вовремя остановились. Возвращаясь прихватил пару еловых хлыстов на дрова. Еловых! Это надо прочувствовать, что значит – неделю мучиться с мокрой лиственницей и вдруг набрести на сухую елку! Какой из неё костер! Как светит, как пышет жаром!..

Каждый день девочкам неймется. Приходим на бивак, они сразу хватают полотенца и шуруют до воды, что-то там себе полоскать. Мы, говорят, потные, как же нам в спальник лезть? И леший бы с вами, нюхать вас что ли кто будет, вода-то ледяная, долго ли до простуды! Нет, не слушают, завидное упорство проявляют, невзирая ни на холод, ни на комаров, ни на мой мат, лезут голым задом в холодную воду, и всё тут. Жене говорю: у тебя ведь и так цистит, куда тебя нечистый несет?! А она знай повторяет, как заезженная: грязная, потная, не могу, неприятно... Как худо, когда малые дети взрослых не слушают!

Вот и опять мы все извелись от аппетитного запаха, а котлы остыли, пока девушки соизволили вернуться с ручейка. После ужина и на мужиков та же блажь напала. Но они возвращались быстрехонько: комары не дремлют! И как Светкам удается их так долго терпеть?

Когда я, наконец, удосужился позаботиться о своих промокших вещах, оказалось, что всё место вокруг костра напрочь завалено шмотками, бедному руководу ткнуться некуда! Ладно...

Сходил по дрова, приволок ещё охапку. Отошел метров десять от костра так, чтобы в дым не попасть, начал разводить второй. Удивляются: зачем? Сейчас поймете. Хвалиться не буду, но всё же с кострами у меня более общий язык, чем у других огневедов. Запалил, сложил высокий шалашик, и поднялось пламя до небес. Портянки вмиг высохли. Гляжу, а народ-то постепенно мигрирует ко мне. Хорошо, я ещё подкину, сюда, сюда, други! Что, все тут? Все. Вот теперь я пойду к старому костровищу, где огонь почти угас, и разведу там нормальное пламя. Большая часть шмоток переехала, можно со вкусом и просторно расположить свои, присесть в удобном месте, без дыма, и наслаждаться теплом и отдыхом. Разложил вокруг костра свои и девичьи ботинки и строго бдил, кабы не подрумянились свыше нормы.

Совсем свечерело. Потихоньку смеркалось. Мелкая изморось, наконец, угомонилась, подарив пару часов давно забытой сухости. Костер номер два, неумело заваливаемый дровами, почти прогорел. Его раскаленные угли от нескольких березовых полешек сияли неестественно ярким теплым светом. У меня сушка шла полным ходом. К отбою даже толстенные шлепанцы Марабу почти просохли, только кордуровые ботинки завхоза стойко хранили воду. Что поделать: долго не мокнут, долго не сохнут.

8

Xорошую кружку нес с собой Маленький. Японскую. Настоящий термос: тонкие стальные стенки, внутри отвакуумированна полость. Чай не стынет вдвое дольше, чем в наших жестянках. Правда, руки об неё не погреть – всегда холодная. Тем более холодны в ней остатки вчерашнего чая. Воздух после рассвета чуть-чуть да прогрелся, а смесь дождевой воды и чифира в кружке всё так же обжигает. Тик-так, изобилие свежести всего в двух калориях. Тик-так часы, пик-пик будильник, чвяк-чвяк по мокрой траве, а потом от изобилия свежести всего в двух глотках дух перехватывает и глаза на лоб. Скорее, скорее костер!

Не поддается сомнению: дрова на этой стоянке лучшие за поход. Мне, занятому в кустах, помстилось, что Никонов только зубом цыкнул, а пламя уже заплясало до небес. Небывалое дело – через час после взлета дежурных все уже чавкали сладкую гречку и плевались косточками чернослива. Маленькую пробило на сухофрукты, и добрые молодые люди, прикидываясь, что их от этой кислятины и вообще параши воротит, шустро набросали ей полмиски черных распаренных ягод.

Ночью поливало. Джинсы, необдуманно оставленные на веревке в компании свежевыстиранных трусиков, высохли – хоть в центрифугу. Сейчас же, скорее, моросило, а временами морось переходила в подобие быстро падающего тумана. Облачность спустилась ниже некуда, временами закрывая деревья около нас до середины.

Самое поганое при движении по долгому лесу – невозможность уточнить азимут. Речушки на двухкилометровой карте обозначены так, что линейными ориентирами их считать опасно: половина не прорисована, а из отображенных поди-ка выбери ту самую, что плещется сейчас в ботинках! Точечные же ориентиры типа вершин и перевалов проглядывают сквозь плотную зелень очень редко даже в хорошую погоду. Сегодня надеяться на корректировку азимута не приходилось вовсе. Нет вопросов, направление от нас на Трехозерный какое угодно, только не 120. Слишком много мы крутили по лесу за вчерашний день. Так что будем держать ближе к границе леса, там, авось, сориентируемся.

Обычно я при ходьбе уклоняюсь влево. Такой уж ненормальный, большинство людей поступает наоборот. Но через тридцать пять минут хода по болотам, которые уже надоело описывать, и редким перелескам, приобретавшим всё более высокогорный характер, появились причины для серьезных сомнений. Поначалу нам попался довольно приятный ручеек, вроде того, которым спускались вчера с Заячьих, и мы шустро вдоль него рванули. Но потом тонкая струйка воды свернула совсем к востоку, и я решил пытаться держать хоть какое-то направление, чтобы не петлять и не накручивать лишних километров. К концу перехода во-первых, традиционно скисла Большая, а во-вторых неподалеку послышался мощный гул воды. Эге! А ну-ка, отдохнем!..

Прошли с Андреем вперед и увидали приличный поток, рвущийс с большим уклоном в Индысей. Непонятно. Большой ручей, согласно карте и здравому смыслу, может проистекать только с озер. Но тогда мы уклонились вправо, а не влево! Непонятно. Думать мешают кровопийцы, они что-то очень активизировались, видать, к дождю. Только этого нам сейчас и не хватает.

Ничего лучшего, как подыматься по ручью вверх, я не придумал. Переходить его не имело смысла, если это Трехозерный ручей, да и не так просто было перебираться. Не то что посуху, а кабы с ног не свалил.

Мшистая бровка с редким лесом скоро превратилась в древний бурелом. Слева открылась широкая поляна. Она простиралась до самых камней. Ура, подумал я, и зря. Одно дело по такому языку спускаться, подыматься совсем другое. Мокрая тяжелая трава достает до глаз. Иду первым, ни черта под ногами не вижу, а там и кочки, и камни, и буераки заколдобистые. Спотыкаюсь через шаг. Думаю, сзади топать несколько легче, но этого не скажешь при взгляде на первый мой снимок за день . Я даже не успел толком отбежать вперед от группы, как обычно делал, и в кадр попали только Никонов с Маленькой. Оба выше пояса в траве. Света ожесточенно трет лицо руками в перчатках, озверев от мошки. Морда Алексея вообще не поддается никакому описанию. Выдюжить – намалевано на ней очень красной краской. Руки сжаты в кулаки и подняты к груди в бессильной ярости против подлой проплешины. Со снимка доносится яростное хриплое дыхание и хруст старательно уминаемых ногами трав. Далеко за ними край леса, одни лиственницы, никаких елок. Маленький многажды недоуменно, а потом даже сердито вопрошал меня, какого рожна нам надо на этой переломанной поляне, почему бы не пойти лесом? Я дважды ответил: проверено, лес ещё не слаще, потом просто молчал. Не до пикировок стало.

Самое обидное, что, похоже, Харитонов оказался прав. Когда плешь перерезали несколько сухих ручейных русел, двигаться по ней стало совсем невыносимо, и я с матом повернул под прямым углом влево – в лес. На прощанье в глубоком овраге, искусно замаскированном иван-чаем, меня угораздило вляпаться ногой между двух здоровых камней. Пятку зажало, как в тиски. Как не упал? Верный перелом. Тужусь, пыжусь, нога ни с места. Камни оба круглые, по полметра в диаметре, разве такой стронешь? Андрей пытается наклониться помочь, но ему мешает рюкзак. С бранью сбрасываю свой осточертевший мешок, изворачиваюсь назад и... откатываю камень в сторону руками. Мышцы к вечеру болели – хоть ори. Зато выместил злобу на каменном капкане, полегчало.

По лесу пошлось легко, но общество настолько умоталось на подъеме, что отстало безбожно. Поскольку внутри (боюсь, и на харе тоже) ещё пылало, бросил всех и скорым шагом выбрался на границу леса. Сняли с Андреем рюкзаки, поджидали, оглядывались, остывали. Плешь практически соприкоснулась с долинкой ручья, всё столь же шумного, но куда менее полноводного . Он гремел в глубоком овраге. Исток терялся в тучах, заполонивших глубокую чашу кара впереди. Гляжу на фотографию и по сей день остро ощущаю собственную растерянность, такую же непрошибаемую, как пелена облачности впереди. В тот ли кар мы попали? Подъем по градиенту занял полчаса, значит, в азимуте я ошибся километра на полтора. На одну десятую расстояния. На шесть градусов. Могло так случиться? Запросто. Погано, что выяснить истину можно только одним путем: вскарабкаться в кар и посмотреть.

Подтянулись все . Сзади на склонах Заячьих вдруг заиграло солнышко, особенно хорошо получившееся на сочном кодаковском снимке. Мрак, тучи, темные камни, черный лес вокруг, а на далеких покинутых горах блещут золотые вспышки . Как жаль, что просветы там, а не над нашим каром! Что же всё-таки это за перевал?

Чуть-чуть передохнули, осознали, что внушающий с прошлого года суеверный ужас Индысейский лес остался позади, и настроение сразу подпрыгнуло.

Никонов поймал небольшую ящерку, совершенно окоченевшую. Пузо у неё раздуто до предела: к зиме отжирается. Светки ящерицу потискали и отпустили. Я жужжал камерой, пока окончательно не высадил маленькую батарейку. Сменил её на большую. Пока суд да дело, все подмерзли на ветерке, полезли под рюкзаки . И снова никакого настроения. Впертые в землю взгляды, тяжело переставляемые ноги. Длинные травянистые тягуны коварны. Кажется, и взлет всего ничего, и не круто, а через пять минут уже пот градом. То и дело попадаются полоски курумника, замедляющие движение. Большая хрустит коленкой. Маленькие отстают. За ними привольно раскинулись пройденные леса. Белая полоса ручья сворачивает в обход давешней плеши. Ей-Богу, если спускаться отсюда, я бы именно к ней и пошел! Кругом глухие заросли, а подленький язык так и напрашивается выбрать курс на него.

Опять неувязочка. Не помню такой двойной стенки под Трем озерами ! Ручей подозрительно ослаб, раздробился на десятки ниточек по всей долине. Что за чертовщина? Вода стекает из кара по крутой осыпи между двух почти вертикальных каменных стен. На их фоне Светлана Алексеевна (на снимке, конечно же, Маленького) смотрится весьма живописно . Красивое личико украшает уверенная улыбка. Я же не уверен совсем, но опять-таки ни шиша не разглядеть в облаках за надолбами! Побегал для очистки совести вокруг, позаглядывал со всех сторон – без толку. Придется лезть. Ветер разгулялся, стало совсем холодно, а завхоз ленится слазить в рюкзак за перчатками. Еле упрашиваю взять мои, потому что меня не столько греют, сколько обжигают догадки, и ни капельки не холодно. Берет, поджимает губы, натягивает.

Харитонов опять всех наколол. Я поперся в самую пасть водопада, собираясь подняться по камням, а они со Светкой благоразумно обошли надолбы по сыпухе сбоку и оказались в каре быстрее нас. Зато мы вблизи поглядели на действительно красивое место. Бегемот потом говорил, что кабы знать, специально слазил бы полюбоваться. Охотно верю, только вот рюкзаки надо при этом оставлять внизу. Лёшка перескочил ручей лихо . У меня получилось с трудом, но всухую. Напильнички переходили по мхам, обливающим камни, и я всё боялся – соскользнут. Вот они на фоне грандиозного надолба за ручьем. Маленькое облачко прилегло на скалу метрах в трех над головой Андрея. А Света уже без перчаток, несет в руках, наверное, согрелась на ходу .

Поднимаюсь на последнюю ступень. Нет, только не это! В лицо ударяет свежий ветер, внезапно вздымающий облака, и я готов крыть в голос и биться в конвульсиях. Почему, ну почему это не произошло полчаса назад?!

С трех сторон далеко в небо уходят крутые осыпные стены великолепного круглого кара. Ни малейшего намека на какие бы то ни было озера, перелески и прочие причиндалы простенького Трехозерного перевала. Алексей уже скинул рюк, стоит и смотрит вопросительно. Маленькие в отдалении, напильники подходят. Что, Лёша, смотреть, не тот это кар. Влево, влево я отклонился в лесу, не вправо. Да и практически не отклонился совсем, если найти на карте место, где мы свернули вверх по ручью. Теперь совершенно очевидно, что это за ручей, и где находится то место. Всё теперь ясно, только очень уж печально.

Оглядываю коллектив, сообщаю: "Буду через сорок минут",– и разворачиваюсь к югу. Беситься хватит. Лучше глядеть под ноги, вот будет потеха – сейчас сковырнуться на этом крутяке! Одни уши вниз доедут. До чего ж поганая мелкая осыпь, так и плывет. И мокро как, чавкает, будто в болоте. Последние метров двадцать мало не вертикальные. Опускаюсь на четвереньки, шустро взбегаю на урез, сползая на полтора шага за два.

Огромное травянистое плато. Типичный уральский гроб, вид сверху. Справа внизу ещё две огромные ступеньки, дальше лес. Слева тонет в облаках черный скалистый плавник хребта. Вот теперь можно отойти от края, остановиться и подумать, на кой хрен я сюды вперся. Нет, понятно, что от глупости, но надо же хоть для себя оправдание подыскать. Скажем, так. Детально разобравшись в создавшейся ситуации, опытный руководитель предпринял удачную попытку ориентирования на местности и поиска оптимального прохода к искомому перевалу путем энергичной разведки вдоль хребтовой линии. Здорово! Хоть сейчас на бумагу... Только слово "удачная" будет к месту, если на все двести буду уверен, что мы, к примеру, не на два кара влево или, например, не на один вправо от Трехозерного. Значит, надо в этом железно убедиться.

Бежать по неровному плато и курумке довольно трудно. Бежать надо быстро, потому что сам установил – сорок минут, а черт его знает, как далеко отсюда Трехозерный. Бежать надо осторожно, потому что если с лету брякнуться и расколоть колено, что очень даже вероятно, то в лучшем случае отыщут к вечеру. Бежать надо экономно, потому что какой прок от тупого кэпа, который не способен не путаться на местности, да ещё и выдохся до звездочек в глазах. Бежать надо.

А здесь красиво. Обидевший меня порыв ветра, видимо, пронесся глобально, подкинув нижнюю границу облачности по всей долине. Впереди обнажились хищные треугольники вершин Курсомбайского хребта около Ягинея. На них вертикальные полосы снега. Пожалуй, сейчас я ненамного их ниже. Это всё-таки плато Салед, а не Обе-Из занюханный. За черным лесистым провалом долины Кось-Ю лежит мрачный горб Маяка. Время от времени внизу проблескивает водичка Индысея. Плато ступенчатое, то ступенька вверх, то вниз. Вверх иду, вниз бегу, на ровном месте считаю шаги. Пятьдесят бегом – двадцать шагом. Пятьдесят бегом – двадцать шагом. Пятьдесят бегом... Ай, здрасьте.

Метрах в ста впереди из камней неторопливо подымается что-то большое и серое. До этого момента я уже пожалел, что в не взял фотоаппарат, теперь жалею ещё больше. Он такой большой, железный, тяжелый и на удобной длинной лямке, а меня, возможно, сейчас подадут к столу. Второй час, самое время обедать. Чтоб я ещё раз сунулся водиночку без ножа!..

Сдается мне, что олениха думала примерно также. Поднялась, пристально вгляделась. У её ног закопошился олененок-подросток. Встал, вылупил круглые глазки: что за невидаль о двух ногах? Откровенно говоря, я не знаю, что может предпринять мама-олениха, взбреди ей в голову, что появилась угроза чаду. Поэтому я гикнул, крикнул, свистнул, пару раз хлопнул в ладоши, аж заболели, и важенка меня поняла. Неторопливо показала белый зад и прогарцевала вместе с сыном вверх, в облака. И слава Богу. Мир, дружба, жвачка.

Однако, прилично от нашего кара до Трехозерного. Ещё минут пять я несся по плато, как нахлестанный, и только затем увидал далеко внизу уголок свинцово-серой воды. Он. Теперь можно и назад.

(Через расположение Красной Армии везли цистерну со спиртом. Чтоб никто не догадался, начали затирать C₂H₅OH, но для пущей конспирации часть формулы оставили. Идет обходчик, смотрит – у цистерны в дугу бухой красноармеец валяется. Спрашивает:

— Служивый, ты как просек, что в этой бочке?

— А я смотрю – на боку написано: ОН. Открыл, попробовал – и вправду он!)

А назад возвращаться пусть немного, да вверх. Быстро запыхался, перешел на ритм пятьдесят – тридцать, помогло. Намеренно дал крюка к западу, чтобы не кувыркаться по той осыпи, и почти попал, куда собирался: на узкую зеленую полоску, доходящую почти до самого верха кара. Немногим лучше мокра травка, чем мелкая сыпь, но всё же. Как только показался на склоне, меня тут же заметили, видимо, ждали и караулили. Ноги устали, но спускаться придется быстро и небрежно, лихо разворачиваясь туда-сюда, тогда издалека смотрится красиво. Два Лёшки с двух сторон объяли Маленькую, наверное, замерзла донельзя. Света чинно беседует с Андреем, сидя на камушке. Надеюсь, на подзаднике.

Со спокойной миной сообщаю результаты разведки и решение: кар не тот, по стенке с рюкзаками не заползти, будем возвращаться вниз на границу леса и идти под Трехозерный траверсом. Молча, почти без звука, напяливают мешки и в путь. Маленькие теперь оказываются существенно ближе к цели, но все действительно перемерзли не на шутку, еле двигаются, и я без труда перемещаюсь в голову колонны. Восприятие всё ещё обострено, подмечаю множество деталей, которые в обычной обстановке пропустил бы мимо глаз. Харитонов опять пытается отыскать свой проход по склону, более оптимальный, но уж дудки. Признаю: ему часто приходят в голову замечательные стратегические идеи, со мной это случается всё реже, но в вопросах мелкой тактики я пока опытнее. Маленька сначала следует за своим вожатым, потом переключается на мой след, однако я зол и быстро отрываюсь. На операцию "Не-тот-кар-96" потрачено всего ничего – полтора часа. Терпимо.

У поворота на траверс надо собрать группу, а то растянемс до безобразия . Мужики подошли, Маленькие в пределах видимости – нормально. Топаем дальше. Беседуем с Никоновым о том, что, глядишь, и впрямь доведется ему потаскать озерную рыбку. Это меня не слишком огорчает. Очень трудно за два дневных перехода перемахнуть от Индысея и Трехозерный, и Каменистый. Поди-ка всё равно пришлось бы останавливаться на притоках Нидысея и брать Каменистый оттуда. Тогда нет большой разницы, где делать промежуточную стоянку – на Нидысее или на Трехозерном. Нехай рыбаки балуются. Хотя... При хорошей погоде и настроении такой кульбит не представляется невозможным. Мы действительно могли дотянуть на Левдысей, вот только до границы леса – вряд ли. И Каменистый стоил бы неоправданно много усилий.

Через сорок минут хода останавливаюсь – куда спешить? Подходят Маленькие. Мне неймется. Карабкаюсь вверх по склону на следующую ступеньку поглядеть, не легче ли идти по ней. Нет, нисколько не легче: тот же косогор, те же мокрые камни.

— Руковод, кончай лазить!– весело вопит снизу Никонов.– Что силы зря тратить, иди, посиди лучше!

Удивительно! Никто, кроме меня, глупого, нисколько не расстроен лишним крюком! Мирно беседуем, смеемся, травим анекдоты. Лёшка Маленький чего-то перекладывает в рюкзаке, вытащил гермик – понятно, будем сидеть долго и со вкусом. Сзади быстро догоняет дождь, его косые серые полосы подтягиваются по долине, скоро достанут и нас. Спереди тучи тоже опустились , Курсомбай закрыло.

Теперь вперед побежали Андрей с Маленьким, а со Светланой Алексеевной отправился Никонов. Мы с Большой Светой шли не очень напрягаясь, разговаривали о том, о сем. Мужики очень быстро пропали за первым же перегибом. Курумник кончился, теперь по большей части под ногами была травка, идти стало легче . Но заморосил нагнавший дождик. Я старательно выискивал проходы между участками камней, потому что Света осыпи не любила.

Хорошо, Андрей догадался остановиться на перегибчике, где в прошлом году мы долго и со вкусом фотографировались. Отсюда дальнейший путь стал обманчиво ясен, и мы немного расслабились. Дождались отстающих, поползали по красивым крупным булыгам, полюбовались на острые перья, торчащие из горного лба неподалеку . С удовольствием вспоминали, как стояли в прошлом году вон на том красном камушке, как был полон неописуемого восторга степной житель Марабу, впервые вблизи увидав красивые скалы, как спускались сверху на Три озера... Впрочем, последнее нам предстоит и сегодня.

Видимо, им понравилось драпать впереди! Андрей снялся с места столь резво, что и уследить не успели, как его зеленый рюкзак пропал в редком лесочке под перегибом. Алексеи что-то задерживались, и мы со Светками потихоньку двинулись вперед. Минут через десять я забеспокоился, потому что сзади не доносилось никаких признаков жизни. Когда настигли Марабу, поджидавшего нас в позе Транделенбурга, сдал ему девчонок и сказал: шуруйте, дождусь – догоним . Ждать пришлось довольно долго, пока не показался Маленький... один.

— Лёха там с пальцем возится, что-то он у него заболел, сейчас ботинки перешнурует и придет,– сообщил он и утопал вслед за авангардом.

Прошло минут пять-семь, пока в кустах не замелькал знакомый камуфляж. Камуфляж перемещался медленно, заметно хромал и время от времени останавливался, озирался, будто чего искал. Загадка разъяснилась, стоило взглянуть на него поближе: ботинок путешествовал в руке, Лёша топал в носке . Палец здорово взбух и ни в какую не умещался в обувь. Прикинули – нет, и в сапог не влезет, да ведь и больно же! Что поделать: пошел нога за ногу впереди, подыскивая маршрут с максимальным содержанием моховых участков. Может, и дурь, но мне казалось, что больной ногой на мох ступать сподручнее.

Ещё одна неприятность. Кажется, мы забрели слишком вправо, нам бы в соседнюю ложбинку, как в прошлом году спускались. Но что там? Маленький зазывно машет рукой направо, мол, туда, туда! Ещё чего! Тут не в тактической проницательности дело, я ж точно знаю, что налево! Показываю ему – злится. И Марабу с ним заодно. Но он-то должен помнить: в прошлом году они со Светкой впилили траверс нехилого крутяка, а мы с Зайцевой спустились тоже круто, но по градиенту и коротко, в лес. Черт с ними, мудрецами, нехай шлепают, куда хотят.

Что-то меня здорово разобрало на них, ладно, никто, кроме Никонова не видал. Матюкнулся вполглотки, сказал Лёше – за мной! Тот покорно поплелся, кажется, ожидая очередного подвоха, как с не тем каром.

Заговаривая ему зубы по дороге, выбрался на обрыв. Нет, господа штурманы, дали вы маху. Там, куда вы поперлись, отсюда, сверху, просматриваются симпатичные кустики, резкий спуск, а потом подъем по кущам к озеру. Счастливо. А ты извини, Алеша, другого пути нет, придется попрыгать немного по камушкам, зато короче и быстрее внизу будем. Ничего, тут даже хромая Леночка в свое время спустилась. Деваться некуда, только вниз.

Склон преодолели неожиданно быстро и четко . Я собрал по дороге все зеленки, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить больную ногу. Алексей терпел вовсю и даже пребывал в хорошем настроении. Оно ещё больше улучшилось, когда я пояснил ему, что изобретателей новых троп ждать нет смысла – раньше, чем через полчаса не появятся. Точка сбора назначена – место прошлогодней стоянки. Туда и потащимся, авось догонят.

Не догнали. Мы уже сбросили рюкзаки, отыскали площадку под палатку, я извлек камеру и зажужжал, и только потом в отдаленных весях проглянуло некое движение. В отличие от нас те были не в настроении, особенно завхоз. Выход к озеру дался им чрезвычайно непросто. Сначала Андрей, оглядываясь назад на ходу, упал вперед спиной. Не иначе – родился в рубашке: чем ещё объяснить, что цел затылок? Потом Харитонов кувыркнулся через бок, сильно содрал кисть руки и ушибся, конечно. Внизу, под склоном, оказались непролазные кущи, и вообще немало неприятного.

Время ещё детское, можно пару переходов сделать, до Нидысея, например, но – нога. И впрочем, смысла всё равно нет. Чтобы пройти Каменистый, надо подползти к нему вплотную, на самую границу леса, иначе ничего не выйдет. Сегодня туда не судьба, а завтра дотянем без проблем. Если Никонов сможет одеть ботинок.

День кончился стремительно. Дождь так и не прекратился. То ослабевал, то шуршал сильнее, но – непрерывно. Памятуя прошлогодние мучения с костром в каменном очажке неподалеку, развели огонь на земле, растянув тросик с веревкой метров на двадцать. Мокрую одежу навалили на высокий пенек, к нему же прислонили рюкзаки. Наиболее наивные повесили штаны на костровой тросик, где они и вымокли окончательно.

Маленький, как всегда, удалился за горючим и был весьма удовлетворен. Раньше я сетовал ему, описывая это место, что всё хорошо, только дрова давно повырублены, так он обнаружил достаточные запасы сушин и мелкого хвороста, причем довольно близко. Пока они с Андреем валили леса, мы с неугомонным Никоновым – как бы его загнать в палатку?– нащелкали последних сухих "спичек" с густых, ещё не промокших насквозь лиственниц, и костер занялся быстро.

Дурная погода взбаламутила озеро. Год назад вода здесь была хрустально чистая, теперь по поверхности плавали какие-то мелкие ошметки, их приходилось отгонять котлом, чтоб зачерпнуть приличной воды. Только на мыске, перепрыгнув на большие камни в двух метрах от берега, удавалось набрать воду сразу. Впрочем, может быть неизменно серое небо тоже вносило свой вклад в кажущуюся водяную муть.

После ужина Харитонов начал чудить. Сунул руку в левый сапог, потом в правый, тоскливо вздохнул, натянул чужие сапоги и куда-то отчалил. Минут через пятнадцать возвращается и тащит тонкий плоский камень, полметра на полметра. Положил у костра, ушел опять. Теперь прет уже два здоровых кирпича под мышками. Уложил и их, примерил сверху плоский – подходит. Из костра выволок пару углистых бревен, воткнул между кирпичами, подвалил щепок и усердно замахал подзадником. Разгорелось. Закрыл костерок каменной пластиной, сверху поставил сапоги и усердно завалил их глинистой грязью, а раструбы накрыл дощечкой. Мы с интересом наблюдали невиданных доселе в нашей компании метод сушки сапог и активно давали Лёше ценнейшие советы. Например, с какого расстояния принюхиваться, чтоб горелую резину учуять, а нос сберечь. Надо сказать, способ оказался на удивление эффективным. Костер шаял-шаял, потом прогорел, но горячие камни высушили сапоги изумительно.

Глухой ночью проснулся и принялся размышлять о причинах этого. То ли приснилось, то ли почудилось – рядом с палаткой кто-то негромко замычал. Не сразу, но мозги зашевелились, и стало ясно: раз вокруг все дрыхнут без задних ног, значил, наяву ничего не произошло, можно спать дальше. Только пристроился поудобнее, над ухом, тем, что ближе к стенке, послышалось явственное посапывание. Кто-то, и немалый, судя по объему вдохов, усердно обнюхивал палатку. Тихо хрустнула веточка черничного куста, еле слышно зашуршала мокрая листва. Теперь принюхивались уже в районе моих ног. Чертов морок, подумал я, и аккуратно сел, чтобы использовать оба уха. Не полегчало. Нюхатель вернулся назад, обошел палатку и даже чуть затронул куст с другой стороны.

Светка открыла глаза и вопросительно уставилась на меня.

— Слышишь?– спросил шепотом. Она полежала, крутя головой, потом глазки пошли открываться всё шире и шире. Значит, не почудилось. Надо б вылезти посмотреть, что там, да вот не тянет. Эх, и топор сегодня – в кои-то веки раз!– оставили у костра, а не запинали под вход палатки. Нож, правда, рядом.

Юрьевна уловила вход моих мыслей, а может, движение к выходу, и цепко схватила за локоть.

— Нет!– прошипела она довольно непреклонно. Я поразмыслил и решил, что если попрется в палатку, там и караул кричать будем, а то и обойдется. Улегся. Некто шмыгнул солидным носом над самым затылком. А шел бы ты лесом, про себя посоветовал я, и через некоторое время уснул.

Утром, разумеется, никаких следов не обнаружилось – какие там следы на траве! Вот и ещё одна походная загадка появилась.

Опять льет. Опять льет! Опять льет!!! А под уголком тента на траве пластинка льда: холодно было ночью. Бог мой, без Харитоновской палатки нам бы неминуемая крышка. И куда рыпаться сегодня? Камни на редкость скользкие. График давно сбит, время ушло, скорость потеряна. Никонов не то – в ботинок, в сапог ногой с трудом пролезает. Нет, сидим, сидим...

Градусник Маленького над нами издевается. Кажется, температуры выше пяти градусов он просто не знает. Вот сейчас, например, плюс четыре. Ничего, все уже привыкли, только руки никак не освоятся с мыслью, что в такой холод необходимо и мокрые дрова лапать, и в озерко с котелком лазить, и посудку мыть... В сапогах холодище, это ж только Маленький хитрый, мы-то по старинке угольком сушить пытаемся, грязи много, толку мало. Вот так, топтался у костра, подбирался к огню ближе и ближе, и потек у меня сапожок с носка. Жалко – все десять лет со мной эти сапоги в походы таскаются.

И кабы это одна проблема за день, так я б на ушах ходил! Вчера к вечеру, как почувствовал, что холодает, от греха подальше закинул камеру в палатку – что ей мерзнуть! Рационализатор... В палатке надышали до ручьев конденсата, она и взмокла. Включаю – пишет: извини, дорогой, вода на барабане. Меня, мол, надо открыть, защитить от пыли и оставить на сутки в сухом и теплом помещении. Эка невидаль – сухое и теплое, не так ли? Посмотрел-посмотрел на головку, пораскинул остатками мозгов и решил следовать инструкции и ничего не протирать. Авось, когда-нибудь высохнет. Жалко, правда, если это случится только в поезде...

А настроение коллектива – ничего. Лёшки бодры, особенно сухоногий Маленький. После завтрака они натянули непромокашки и отправились перекрывать наш с Марабу прошлогодний рекорд по ловле мальков в озере. Мне не хотелось ни мокнуть, ни лезть в собственный негостеприимный спальник. Взял гитару, сел побренькать. Да, и гитаре этот поход нелегко дался. Ещё одна моя такая мягкая на неё посадка – и амбец инструменту.

Маленькой очень не нравится, что Маленький с легкостью непередаваемой покидает её, несчастную, в спальнике, когда ему заблагорассудится. Идею о ловле рыбы она встретила сопением, изумительно схожим с ночным. А когда рыбаки всё же смылись, сердито склубилась и вскоре замерзла не на шутку. Пришлось бросить гитару и заползти к ней для обогрева. Но и тут всё не слава Богу. Минут через двадцать добытчики вернулись и вытащили меня из палатки для консультации. Тут Светлана Алексеевна вообще надулась на весь мир.

Собственно, ничего нового в практику ловли рыбы на Трех озерах Лёшки не привнесли. Их улов отличался от прошлогоднего только количественно: штук тридцать пятисантиметровых мальков против наших двадцати. Теперь они стояли и задумчиво чесали репы на предмет – и что же с ними делать? После долгих размышлений порешили вечерком зажарить их с грибами, чтобы получилась не то рыба по-французски, не то грибы под рыбьим жиром. Впрочем, какой там жир – одни хорды да плавнички...

Завершили очередную пульку, единственное спасение от отсидочной скуки, снова с разгромным для нас с Никоновым результатом. Послышались шаги. Со стороны перевала пришел мужик в броднях и полиэтиленовой накидке поверх одежды. Оказалось, на втором озере стоит группа челябинцев. Пытались взойти на Манарагу и возвращаются по своим следам к Дурной и на дорогу. На озеро зашли... рыбки половить. Наши специалисты аж подпрыгнули и мертвой хваткой вцепились в нежданного консультанта: "На что ловишь?!" Тот долго отмалчивался, но в конце концов признался: на глаз. Первую, говорит, поймал, глаз на крючок и забрасывай, а потом только тянуть успевай. В глазах Никонова вновь появился знакомый нездоровый блеск. Он, что-то бормоча, ринулся перебирать рыболовные снасти. Я заопасался за целостность наших глаз.

Тем временем гость внимательно осмотрел палатку, откуда торчала голова внезапно повеселевшей Маленькой, и поинтересовался, сколько нас.

— Шестеро? Ох, и тесно вам там, наверное... У нас-то палатка большая, и тент ещё здоровый.

Я тихо завидовал не их палатке, поскольку наш "Rhinocerus" внутри существенно больше, нежли снаружи, а бродням и по-умному сделанным накидкам. "По-сухому идем",– заметил про себя мужик перед уходом. Кабы знать, следовало и нам болотники на всех брать.

Большой скрылся сразу после исчезновения мужика.

— Там, на том берегу, такое есть место – та-акое место! Видно, что там ловили, и немало. Так я туда схожу, покидаю с камней,– оповестил нас. Ему посоветовали беречь глаза, а лучше плюнуть на всё и не мокнуть лишнего, но он не внял. Напрасно, конечно, потому что маленьких рыбок он отпускал, а больших тоже отпускал, потому что были они чуть-чуть побольше самых маленьких.

Грибов приличных для рыбьих костей по-французски вокруг тоже не наблюдалось. Маленький тщательно прошарил всё вблизи и поотдаль и приволок два десятка подозрительного вида красных с ядовито-желтой пластинчатой книжкой. Раньше мы их считали несъедобными, но за неимением решили попробовать. После часа активной жарки грибочки всё ещё отдавали лютой горечью, а подброшенные к ним рыбешки моментально разбежались по сковородке в виде костного паштета. Обитатели палатки, кажется, на нас здорово разобиделись и даже подозревали, что мы нахально затихарили невиданный деликатес, но – вот те крест на пузе!– после первой же пробы у нас возникли сомнения в безопасности рождающегося блюда, а после второй пробы сомнений больше не было. Абсолютно несъедобно. Если уж Алексеевна не жрет сало, говорит – кислятина и тухлым отдает – что она провозгласит, дай мы ей это испробовать? Нет, нам дороги наши морды, наши задницы и прочие немаловажные части тела...

Во время безрыбного ужина тяпнули по маленькой (в смысле, по маленькому объемчику водочки) и с полчаса попели. Кто попел, кто послушал – в общем, кончился день. В кусты перед сном летали пулей: три градуса на дворе, не шутка.

* * *

Маленькие дети до неприличия наивны, а потому святы. Ученику начальной школы невдомек, что часто значительно лучше быть солдатом, чем офицером. Офицер, начальник, время от времени должен принимать некие судьбоносные решения и несет за них ответственность. Если, конечно, не сможет переложить её на кого-нибудь ещё.

Мне переводить стрелки не на кого. Необходимо решить, сидим мы ещё день или попробуем подойти под Каменистый.

Сочтем актив с пассивом. В пассиве непроглядное молоко тумана, а может, облака, лежащего на нас; мокрые камни; больные нога и колено; холод. Холод и в активе тоже. Почему, дорогие мои, я вчера у гостя так допытывался, где начало тропы по Дурной? А, не знаете... Потому что холод. Потому что надо иметь возможность быстро выскочить в люди, если понадобится. Потому что я серьезно начал задумываться, а не понадобилось ли уже. Просто удивительно, что пока – тьфу-тьфу-тьфу!– у нас ни одной простуды, кроме краткого недомогания на Заячьих. Наверное, организм имеет какие-то резервы, обычно недоступные, и в экстремальной ситуации пользуется ими. Вот сейчас, например, я размышляю далеко от лагеря в глубине кустов, меня нещадно лупит крупная дрожь, поливает сверху и отбрызгивает снизу, а я всё равно не заболею. Резервы. Интересно, скоро ли они кончатся, и у кого вперед? Скажем, если иссякнет вот то напрочь мокрое, что у меня в руках, то можно достать из рюкзака новый не подмокший рулон, запаслись, слава тебе, Господи, а то и подменить растительностью, а чем подменить сопротивляемость организма? Дурную голову, которая даже после значительного облегчения тяжко гудит и ни фига не соображает, чем заменить? Руководителя, который не знает, что делать и кто виноват, куда девать? А, на мыло... Мылом я давненько не пользовался. И так ногти на руках дыбом встают при приближении на десять метров к любой воде, чтоб ещё мылом руки калечить! Вода мягкая, полощешь-полощешь вички в ней, пока не перестанешь чувствовать не то что – смылось ли мыло, а сколько на какой руке пальцев, потом откусишь сухарь, и пузыри изо рта...

— Пожалуй, хватит бредить,– ласково отряхнула на мен полтора ведра воды ненароком задетая приветливая лиственница. Встряхнулся, как драный пес, сердито притопал к палатке и что есть сил хрипло залаял: к переходу – товсь!

Варилось жутко долго, потому что костер шаял еле-еле, хорошие дрова все вышли, а толстый комель сваленной вчера лесины никак не желал разгораться. К завтраку из палатки вылез Харитонов, человек весьма ответственный. Прежде чем удалиться в кущи, подошел к пеньку, где висел градусник, удивленно воззрился на него и радостно завопил:

— Девчонки, жара! Плюс семь!

Шутка, повторенная дважды, становится глупостью, а я привожу эту фразу уже в третий раз, но что поделать – она действительно была произнесена и имела потрясающее значение. После трех градусов семь воспринимаются, как вполне достаточное тепло. И действительно первый раз за несколько дней температура перешагнула заклятый пятиградусный рубеж, ГОСТ бытового холодильника. Если присесть на корточки, становится видно, что облако уже сантиметров на двадцать приподнялось над водной гладью. А ещё видно, что гладь совсем испоганили какие-то органические остатки: не то поднявшимся ветерком тину взбаламутило, не то ещё что . Даже с мыска воды набрать – проблема. Как не исхищрялся, всё равно лопали мы пшенку с илом.

Семь-то семь, да не семнадцать. Одевались быстро, потому что кто выдержит – обуться в ледяные мокрые ботинки и долго стоять на одном месте? Уж не я, это точно. Опять сапоги натянул, неженка. С отвращением складываем мокрую и мерзкую бесценную спасительницу-палатку. Небрежно полощем котлы и миски. О, нечистая сила! Дамы, опять вас понесло плескаться! Там же только что всю грязь со дна котлами подняли! А им хоть бы хны.

Стронулись со скрипом. Захоложенные колени не гнутся, но и застывшие спины не ощущают веса рюкзаков. Ступни совсем обалдели от мокрых тапочек и совершенно не чувствуют камней, а камни скользкие. На ста метрах курумки от нашего лесочка до переправы через протоку из второго озера каждый хоть по разу, да спотыкнулся. Переход загораживает мокрый куст тальника. С остервенением пригинаю и ломаю упругие ветви ногами, расчищая дорогу. Переходим, оглядываемся. История, согласно закону развития по спирали, повторяется: Маленькие снова отстали. Она робко затормозилась перед кустом и деловито присматривается, ища причину, чтоб постоять подольше. Он курится паром из ушей и посвистывает предохранительным клапаном. Известно, что подвигнуть одну из Свет на что-то, необходимое обществу, можно или продолжительной мольбой из положения стоя на коленях или оскорблением. Времени нет, выбираю второе и демонстративно помогаю Светлане Алексеевне. Есть, сработало: надулась и побагровела. Отлично, ближайшие полчаса можно не беспокоиться. Не отстанет.

Черт, как скользко! Камни будто маслом натерты. Прижмемся-ка немного к озеру, потому что дальше осыпная гряда подходит под самый берег. Маленькие опять отдалились, да и леший с ними. Не выпустить только за границу видимости, а так – пусть. Экая, однако, мокрая сегодня трава . Ведь одел сапоги, опустил на голенища болоневые брючины с резинкой понизу, а уже начинает побулькивать. Или не стоило менять ботинки на сапоги? Нет, нет – собираясь в таком холодном квелом тумане просто немыслимо ещё и ноги сразу сунуть в мокрое. Конечно, в итоге только проигрываешь, потому что на биваке умные туристы оденут сухую обувь, а глупые, вроде меня, или обездоленные, вроде Маленького, чьи ботинки на Бегемоте, так и будут маяться до отбоя...

Иду ходко. В затылок кучно сопит группа преследования. Хороший признак – у Большой ещё не успела заболеть коленка и не обострился цистит, значит, можно ожидать путного перехода. Стараясь точно выдерживать направление, подымаюсь на вздутие между вторым и третьим озерами. Впереди густо заросший гречишкой низменный луг, где ботиночники моментально обновляют запасы воды в тапках. В последнее озеро впадает хитрый ручей, нигде не берущий начала. Кажется, кромка водораздела совсем рядом, метрах в трехстах от южного окончания озера, а поток туда втекает не хилый, правда, медленный, но глубокий. С трудом обнаруживаю место, где б его перепрыгнуть и не набрать. А вот, собственно, и перевал. Шустро мы – тридцать пять минут супротив прошлогодних сорока пяти! А не спуститься ли нам сразу вниз, вон он, Нидысей-то, уже недалеко!

Оглядываюсь назад и лихорадочно расчехляю аппарат. В мутной пелене облаков, как под взмахом ножа, прорезались полоски давно забытого голубого неба! Неверно истолковавший мои намерения Никонов останавливается и принимает позу для съемки . Такая фотография и вышла: разогретый ходьбой Алексей, ворот олимпийки расстегнут до упора, волосы вспотели, но руки красные, обветренные, замерзшие. Штанины намокли до чресел, а ведь шел он далеко не первым. Над ним в высоте еле заметные упомянутые просветы голубизны.

У начала спуска останавливаюсь осмотреться . Узкая лента реки отливает внизу недобрым свинцовым блеском. Великолепные наклонные болота между перевалом и берегом на сей раз совсем не вдохновляют. Экспериментально доказано: ни хрена не держат. Между прочим, если их обходить, лишних минут десять накрутишь. Горы низко укутаны плотными тучами. Верховья Левдысея не просматриваются абсолютно, а ведь отсюда на самом деле чуть ли не моренные валы Каменистого должно быть видно. Что и говорить, неприглядная картина.

И вдруг по долине вниз по течению проносится ток ветра. Видно, как упругие струи мнут и рассасывают облачность, и вот уже гора на противоположном берегу обнажилась почти вся. Выше метров семисот на ней сплошной пеленой лежит снег...

Фотоаппарат Маленького звонко щелкает .

— У тебя сейчас запись даты не включена?– осведомляюсь.

— Нет.

— Жалко – никто и не поверит.

Десятое августа. Первый приличный снег. Спускаемся вниз, как обычно поджидая Маленьких . Но ничего, прошлый год мы тут куда дольше колупались. Потом топаем в сторону речки, и сразу становится ясно, что в оценке болота я не ошибся. Так и колышется . Выбираю путь по островкам крошечных кустов и прочей зелени, надеясь, что под ней какая-никакая земля. Потом несколько раз перескакиваем с берега на берег попутного ручейка, проходим сквозь потрясающе ковырливый кочкарник, и вот он – Нидысей-батюшко.

Ох, впечатляет. Вода катит быстро-быстро, и цветом зеленая. Значит, глубокая. Мне надо переобуться в ботинки, и неплохо бы как следует поразмыслить над конкретным местом переправы. Кидаю рюкзак.

Ровесники пылко проносятся мимо. На ходу извещают – мы вас на том берегу подождем. Спрашиваю: может, стоит пощупать сначала? Даже не успеваю по-настоящему осознать ситуацию и вспылить, а они уже рассекают мрачные воды . Никонов рядом оторопело таращится на придурков.

Что грубо? Черта с два. До сознания медленно доходят наиболее вероятные перспективы. Срываюсь с места и опрометью вылетаю на берег ниже по течению – ловить, когда понесет. Морда, чувствую, наливается бордовой гуашью. Лёшки уже рядом – безо всякой команды.

Вода подходит напильникам к поясу. Разгоряченная Света, засучив рукава, рвется вперед, хотя вода подступает к низу "Ермака". Андрей уже не столь оптимистичен, даже в его затылке ощущается сомнение. Впереди очевидное углубление русла. Вода прет. Они останавливаются и слабо рыпаются в потоке, а затем бочком дрейфуют обратно к берегу.

Тут, наконец, я взрываюсь на редкость праведным гневом и поливаю нарушителей дисциплины безостановочно. Слабо чихая на замечания, они плетутся к общей куче рюкзаков и заземляются. Предупреждаю Алексеев, что пойду поищу брод, и срываюсь с максимальной скоростью вверх по течению. Скоро с удивлением замечаю, что за мной настойчиво пыхтит Никонов, невзирая на приличную разницу в скоростях. Дожидаюсь его и рассухариваю глоточный клапан. Ох, и разошелся тогда!

В нескольких сотнях метрах выше перехода не нашлось. Всё та же подлая картина: широкое мелкое русло, в котором выделяется глубокий быстрый проток. Везде зелено. Ни намека на перекат. Подыматься существенно вверх, терять время и силы, смысла нет. Растратив запас слов, возвращаюсь обратно, уже не спеша и интеллигентно беседуя с Большим. По пути отмечаю, что особого стыда на лицах напильников не прочитывается. Обследуем ниже и вроде бы находим. Тут поток значительно расширяется и намечаются две основные струи, значит, каждая слабее, чем если их слить. Надо пересечь первую, потом по шиверке подняться метров двадцать и перескочить вторую. Всё просто.

Решили переходить по трое – спальниками. Переобулся, спрятал сапоги, хорошо подумал и засунул в рюкзак аппаратуру. От греха подальше.

Маленький нас фотографировал с берега. Три снимка передают динамику ситуации: первый – на перекате , второй – входим в струю , а вот третий... Получилось так, что Андрей вдруг оказался довольно далеко от Светки . Руки распрямились и больше не обеспечивали достаточного усилия. Я, крайний справа, уже глубже пояса зашел в самую струю, когда Светку потоком начало опрокидывать назад. Андрей стоял, кажется, твердо, но ближе не подходил, а она вдруг затрепыхала руками. Потом рассказывала – благородно желала освободиться, чтоб не топить вдобавок нас. Да, да, да, вот именно так я её и назвал после того рассказа... Теперь же положение осложнялось тем, что я-то держался за неё, больше не за что было. Кувыркнуться на спину – утоплю камеру. Между прочим, вторая струя больше этой, а значит, остается одно.

Хамски прерываю Светины вопли. По-моему, матом, не помню. Смысл сводится к чему-то вроде:

— Замри! Света – к Андрею, Андрей – на берег, выходим назад!

Легко скомандовать, правда? Трудно выполнить. Завхоз, невзирая на мой ор, всё дергается. Изо всех сил сжимаю её руку, наклоняюсь к ней и выталкиваю вперед, против течения, к Марабу. Тот – как вкопанный. Она делает шаг, на чуть-чуть более мелкое место, и ему удается притянуть её к себе. Порядок. Однако, что ж теперь делать мне?

До сих пор горжусь удивительно правильным решением. Надо заметить, что с момента третьего снимка прошло от силы несколько секунд. Маленький на берегу забеспокоился и опустил фотоаппарат, но Большой ещё не успел скомандовать классическое: "Веревку! Водку!" Я оказался без опоры в руках – сдернуть Свету назад означало общий каюк. Начало валить. Присел, рывком наклонился вперед и лег грудью на реку. Динамическая составляющая напора не подвела, и оставалось только чуть-чуть заглубить левый бок, чтобы меня плавно развернуло и подтолкнуло к остальным...

Выходили из реки долго, потому что я не спешил и вполголоса заговаривал Светкину истерику вполне обоснованными утверждениями – ничего не случилось, всё нормально, всё кончилось хорошо. Мокрые, подошли к куче рюкзаков, где Харитонов уже лихо расплескивал водку по кружкам, а Алексеевна немо уставилась на нас широкими глазенками. Никонов снял с завхоза рюкзак, она ухватила кружку, рывком опрокинула в рот... и, не в силах вымолвить слово, долго сжимала и разжимала пятерню, пока туда не сунули, наконец, емкость с водой.

9

— Эта, слушай, Леха,– я как-то враз опьянел от полкружки,– сейчас вот что будет. В таком состоянии я часа три никуда не полезу. Мы отойдем на тот бугорок, к ручью, что-нибудь сварим, маленько успокоимся, а потом найдем порядочную переправу и перейдем. Лады?

Напильники, не дожидаясь реакции Никонова, уже рулили вверх по склону. Большой заверил меня, что всё o'кей, и я поспешил вдогон. Света пребывала в глубокой тоске, поскольку полагала, что из-за неё наша переправа сорвалась. Честно признаюсь – по сей день не знаю, из-за кого точно, но она была близка к истине. Конечно, и Марабу не стоило замораживаться на месте, при его-то длине ног в любую яму можно без опаски, и мне не надо было так бойко заруливать в струю. Потом, даже перейди мы, что б делала вторая тройка? По секрету сказать, там один Харитонов в ногах тверд...

Пока достигли деревьев у ручейка, меня зашатало. Конечно, из всех моментально посыпались глупости. Вместо того чтобы переодеться, мы с Андреем героически принялись костровать, а Большая удалилась за кусты – кажется, поплакать. Мешать ей не рискнул даже обаятельный Бегемот, когда они подошли и отобрали у нас режущие и рубящие орудия производства. Костром занялся Харитонов. Спросили, где завхоз, выслушали ответ, переглянулись и выжидающе уставились на меня. Ну, что за злая судьба!..

Привел, привел я её. Немного успокоил и привел. И велел переодеваться. Дурь продолжала переть: вдобавок к выпивке мы с Марабу намазали особо подмерзшие места никофлексом, согревающей мазью, только на меня, например, он действия не оказал вовсе. Переоделись, развесили на вдруг проглянувшем солнышке тряпки, и жизнь посветлела. Мелкая морось уже не так угнетала, а после миски обжигающего супа и вовсе пропала.

Единственным минусом обеда стала потеря спьяну нескольких ложек. В остальном время провели замечательно, не заметили, как назначенные три часа пролетели за сушкой, беседой и наслаждением покоем. Наперекор мокрети практически всю намоченную в реке одежду ухитрились высушить. Разумеется, ненадолго, потому что всё равно скоро в ту же реку лезть. Но у доброго костра вместе с паром от шмоток улетучивается дурное настроение, а вместе с ботинками согревается душа, это хорошо известно.

Никонову на месте не сиделось. Встал, хрустнул костью и заявил:

— Пойду, осмотрюсь.

Я поплелся за ним, с отвращением погружаясь в заросли травы, набрякшей водой. С яра вниз на поворот реки открылся такой вид, что мы оба ахнули. Река, поджатая берегами, стала не изумрудно-зеленой – просто черной, бешено неслась в узком русле и напористо вырывалась... эге-ге, на широкий перекат у нескольких островков. А ну...

Честно говоря, не я, а Алексей первым приглядел это место, всего-навсего оценил, что, потрать мы целый день на поиски, лучше всё равно не найти. Решили посмотреть поближе. Неугомонный пионер Лёша героически сползал практически до противоположного берега и обратно, доказав проходимость переправы. Вымок, конечно, но и остальным уж недолго осталось тешиться сухими штанами. Поглядев на наши недобро улыбчивые морды, несчастные наши попутчики только вздохнули обреченно и начали комкаться.

Чтоб не провоцировать Большую на испуг, решил изменить порядок перехода. Сначала Большой, Маленькая и я. Потом Харитонов, Большая и Марабу. Всю аппаратуру пометали в турсуки, и – вот беда!– ни одной фотографии, ни одного видеокадра с этой переправы нет! Непростительное упущение.

Сдается, Маленькая всё же была здорово напугана неприятным исходом предыдущей попытки. Она ухватилась за мою руку так серьезно, что стало ясно: за эту неголономную связь можно не беспокоиться. До островка добрели по колено, без проблем, если не считать леденящую воду. Всё-то никак не выходит с ней смириться! Струю по пояс тоже прошли гладко. В одном месте Лёшка со Светой на полочке в гидравлической тени неслабого бульника уместились, мне же явно места там не хватало. Выпустил Маленькую на попечение провожатого, а на берег выбрался водиночку. Выдала мне потом жена за потерю страховки...

Алексеевна полезла наверх на крутой бережок, а Никонов изготовился к приему второй тройки. Надо думать, мы тоже бережно сохранили часть былого перепуга. Иначе чем объяснить, что Бегемот потребовал страхующий конец на пояс, а я не нашел ничего лучше, чем прыгать по берегу с деловым видом, изображая страховщика? Нет бы дураку не веревку, а фотик из рюкзака вытащить! Фронтальное солнце, река играет радужными цветами, вода взблескивает и пенится, троица уверенно и долгонько уже топчется около ямы, лезть в которую я не пожелал... Чем не типаж?

Нас с Лёшей опустили моментально и глубоко: меня – за то, что оторвался от Светы, его – за идею со страховкой. Пока сматывал премерзко промокший основняк, остальные уже уковыляли наверх и поджидали. Там мы с Маленьким по-быстрому переобулись в сапоги, вызвав незаслуженный приступ зависти у окружающих. В самом деле, зачастую сапоги не являются решением проблемы мокрых ног, поскольку ноги имеют склонность выделять собственную влагу, а трава по пояс – стряхивать туда влагу извне. Но таски от первых шагов, в то время, как ботиночники шипят и морщатся, перевешивают. Нет сил от них отказаться.

И сейчас я угнездился в ещё сухую обувь и бодро пошагал вверх. Мой снимок отсюда назад, на покоренную реку полон радости, понятной, правда, только участникам событий. Серо-голубая иссеченная камнями лента выписывает по долине лихой зигзаг. За ней горы. Облака раздернуты, и солнце играет на осыпях.

Где-то здесь есть остатки дороги, очень удачно проложенной высоко по склону. Но мы переправились много ниже по течению, чем в прошлый год, и теперь надо забирать глубоко влево, чтобы не упустить колею. Подъем, вроде, невелик, а дыхание уже сперло. Конечно, дождь, мне уж писать это слово надоело. Мелкий, серый, мочит, нервирует. Обошли знатную кучу ржавого металла, кажется, обломки бурового оборудования. Так вот в чем причина появления дороги. Поднялс до леса, обернулся: Трехозерный, Волчий и все другие теоретически наблюдаемые отсюда приметные точки снова наглухо закрылись. Впереди, над лесом, тоже муть злая. И вдруг вспышка цвета в восточном углу хмари – осколок веселой радуги. Солнышко прорвало тучи! Высокий заснеженный кар на противоположном берегу Левдысея засиял серебром, червленым мокрым камнем. Мы вышли на широкую поляну, перегороженную поперек стенкой тальников .

Почему мне взбрело в ум побегать? Очень хотелось найти тропу, чтобы не ломаться по кустам. Так здорово прогулялся! Дождик ненадолго стих, спину грело, в солнечном свете лес вокруг уже не казался таким черным и мокрым. Идти пришлось долго, потому что вертаться безрезультатно стыдно, а искомое оказалось довольно далеко. Возвращаясь назад, всё наслаждался ласкающим глаза сиянием. До того растащился, что едва не промахнулся мимо группы.

Следующий переход прошел великолепно. Я всегда стараюсь ответственно подходить к выбору слов, и определение "великолепно" здесь не является преувеличением. Вышли на колею, протопали по ней до места, где она перебирается на левый берег Левдысея, промолотили торную тропу в густой траве поймы правого берега до симпатичного лесистого мыса. Благодушное настроение от подзарядки солнцем меня не покидало до ночи. Группа держалась кучно и топала удивительно шустро. Два с половиной прошлогодних перехода сделали за один!

Дорога в лесу оказалась топтанная недавно, навстречу нам. Видимо, челябинцы. Идти по ней даже приятно, если вовремя перескакивать на удобную колею, потому что путь постоянно опускается, даром что ведет вверх по течению. У небольших ручейков скользкая грязь, а так покрытие вполне сносное. Из леса тропа вываливается внезапно, после недолгого крутого понижения, обрывается вниз с головоломного крутяка и переходит на другой берег . Нам туда незачем, и не перейти тут. Левдысей расходом меньше основной реки, но много уже и глубже. Нам идти вверх по течению, сначала по кочкарнику, заросшему высокой осокой, а затем по подмытым обрывистым взъемам. На них челябинская тропка начисто растворяется в упругом мху, а буреломы густеют. Зато какой вид сверху на грозное русло реки! Её низкий хриплый рев совсем не похож даже на голос Нидысея. В нем ясно читается история этого потока, рухнувшего с гор и на коротком промежутке вобравшего в себя огромные массы воды, огромные силы. Бешено бьются мощные водные заструги и буруны на воде, а на горизонте встают немыслимо белые горы.

Подъем к смотровой площадке сменяется крутым спуском. Сползаешь сторожко, бочком, форсируешь очередной ручей, а за ним снова высокий травянистый лоб. На карачки, на карачки...

Перевал приближается. Оказавшись на очередном понижении между ярами, видим впереди пирамидальную гору, разделяющую Левдысей и Правдысей, во всей красе . Соседки её в глубине хребта укрыты облаками, и кажется, что она стоит поотдаль. Черная, с резко очерченными склонами. Верхняя треть пирамиды высеребрена снегом. Точно над макушкой туча, черная как скалы, подчеркивает её белизну.

Мысок этот мне приглянулся ещё год назад. Тогда на нем немеряно росло грибов, и за перекур настригли их, сколько смогли унести, а потом долго жарили в несколько заходов. И теперь грибочки встречались, да всё больше красные разновидности не то путиков, не то груздей с ядовито-желтой книжкой, какие a la france пытались приготовить на Трехозерном. Грибами увлекался Маленький. Он не ленился отбежать в сторону от траектории на призывный зов добровольных помощников, не снимая рюкзака, напластать грибов в мешок, да ещё и волочить его в руках. Я же просто тащился от царящего здесь духа спокойствия и красоты. Под ногами мягкие травы вперемешку со мхом, будто ковер неимоверной толщины. Могучие, обильно орошаемые близкой рекой лиственницы все, как на подбор, ровные и высокие, растут, словно в парке, поодаль друг от друга. Река далеко и низко под берегом, шум её почти не доносится. В основании мыса неглубокая тарелка озера с безукоризненно чистой водой . Могучее дерево на том берегу, венчающее хилый дальний лесок, пространно вторгаетс своим отражением в его воды.

Как мне хотелось встать на бивак здесь! На ум приходили отдаленные аналогии с Эрегионом, страной из “Властелина колец”, где царили остатки старого доброго волшебства, настолько разительно отличалось это место от всего окружающего мирка. Но до границы леса отсюда ещё очень прилично, и непреклонные коллеги, пожалуй, правы. Да, здесь здорово – дальше некуда, но наш путь лежит на Каменистый, а он пока далеко. Надо трогаться. С невысказанным сожалением покидаю негу душевных раздумий и отвратительно медленно напяливаю рюкзак.

Коэффициент покляпости леса непрерывно растет. Мы приближаемся к его верхней границе, области холодных ветров, ниспадающих с гор, на что лес реагирует короткими коренастыми стволами, толстыми тупыми их вершинками, морем цепкого подлеска, затаившегося в глубине чащобы. Впадины нескольких ручьев не столь грандиозны, как те, что встречались раньше, потому что река подступает всё ближе к хребтику, и всё меньше остается водосбора малым ручейкам . Наконец, на очередном повороте впереди отчетливо проглядывает край леса. До него не более получаса ходьбы. Здесь же приличная поляна, явление достаточно редкое. Если вспомнить, с каким трудом в прошлом году отыскали хоть какую-то площадку, в самом сердце леса, далеко от любой воды, то совершенно очевидно: надо падать. Так и поступили.

С Маленьким двинулись вперед, на очередной крутой бережок. Похолодало, ближе с горам потянул колкий ветерок. Наглухо застегнувшись от его ласк, вышли наверх и обнаружили следы недавней стоянки: место под палатку, оборудованное кострище, остатки дров. Недолго думая, переволокли туда весь скарб и поставились.

Конечно, без дождя не обошлось. Тут как тут, старый знакомец. А настроение всё равно хорошее. Железный Дровосек посетил лесок ближе к хребту и вернулся в полном восторге: дров – немеряно. Лёшки тут же организовали экспедицию и так долго не возвращались, что я забеспокоился и прогулялся поглядеть, не собираются ли они выпластать все сушины в округе. Тут же заполучил одну из них на горб и, светясь от счастья, поволок к лагерю.

Наверное, получился лучший оборудованный бивак за поход. Остатки кострища располагались далеко от всех деревьев, но мы всё же исхитрились протянуть тросик так, чтобы не поганить новое место. Рядом положили толстые поленья вместо скамей, развели большой огонь, моментально обвесили его всеми доступными мокрыми шмотками... Пардон, не всеми. На всё, конечно, места не хватило, но джинсы, конечно, расположили со всеми удобствами. Вошло в традицию.

Единственный недостаток – вода далеко под крутым берегом. Ну, нам уж не привыкать. Зато как красива шумная бело-голубая вода под проблесками закатного солнца из-за горы! Увенчанная крохотной радугой, как мостиком с берега на берег, речка неописуемо хороша .

Готовили долго и со вкусом. Изладили картошку, наиболее сластолюбивая часть общества выпросила последний за поход компотик. Сухофруктов не хватило – щедро сыпанули чернослива. Пока готовилось, сидели у костра, обсуждая проблемы общемирового значения . Облачность в стороне Каменистого играла: то вздернется вверх, то снова тяжело упадет на скалы. В один из моментов взлета поймал объективом далекие-далекие пики скал над перевалом, что зубасто топорщатся на фоне вспышки белого неба. Словно гигантский светильник горит за перевальным гребнем .

После ужина занялись кто чем. Девочки, конечно, мылись, стирались, полоскались, плюхались и бултыхались. Маленький, главный заготовитель и приготовитель грибов, героически спустился к реке, вымыл их в ледяной воде (а немало он настриг!) и порубал на сковороду. Общество изготовилось лакомиться. У меня проблема более неприятная. Камера как остановилась в палатке на Трехозерном, так и ни с места. Как не включишь, в середине окуляра полощется стилизованная капелька, и механизм ни с места. А где я возьму, согласно инструкции, сутки тепла и сухости, когда все уж давно позабыли, что такое сухо и с чем его едят? Однако ж снять кино хочется. И так столько интересного упустил.

Вытащил кассету, придирчиво осмотрел барабан в слабом свете, проникающем сквозь палатку. Воды не видно. Посидел, подумал. Снял штормовку, завернул в неё открытую камеру и потопал к костру. Группа сочувственно раздвинулась и пропустила – эка жалость!– свихнувшегося руковода к огню. С час, наверное, держал свой драгоценный сверток над пламенем, следя, чтоб мгновенно высохшая ткань не вспыхнула. Поворачивал и так, и этак, всё гадал, как отразятся на самочувствии нежного аппарата проникшие сквозь штормовку аэрозоли и падающая сверху мелкими каплями вода. Потом сложил камеру в сумку и оставил на улице в рюкзаке – может, остывая, высохнет?

Грибы не получились. На сей раз их прожаривали долго и очень упорно, но они всё равно остались желтыми и горькими. Плюнули, выкинули, тщательно выскоблили сковороду и поджарили несколько приличных грибков – подберезовиков, белых, даже, кажется, один красноголовик был. Вот чертова погода, сколько их, хорошеньких, прошлый год тут торчало! Косой коси! А этим летом, видать, дожди не только туристов, но и грибы задолбали до пожелтения...

Последний кадр за сегодня . Маленькая жует с грибами выклянченный у завхоза лишний сухарик. Обветренное лицо полно печали и новоприобретенного жизненного опыта. На лбу точно над переносицей следы от налета комаров первого августа. Надо лбом мокрый капюшон, серебрится бисером измороси. В глазах, как ни странно, кроме усталости – определенное удовольствие. От чего бы?

* * *

Утро выдалось непростое. Вышел на улицу рано и не возрадовался. Сплошная муть. Чуть-чуть моросит. За ночь потеплело, почва охотно дышит, щедро делится с воздухом влагой, хоть у того её и так в достатке. Закрыто всё глухо. Ветер дергает облака из стороны в сторону, они пляшут над самой головой.

Вылез Большой, присоединился к созерцанию. Сообща обсудили ситуацию.

Проблема в том, что сегодня одиннадцатое августа. Наотсиживали – дальше некуда. Сейчас вопрос уже не в том, чтобы заползти на Защиту, а просто – до окончания продуктов выкарабкаться в люди. Серьезно рассчитывать на борт с Озерной нельзя. Причем, до Озерной, как и до Желанной, минимум три перевала, два из которых категорийные, к прохождению в дождь не рекомендуемые. Кстати, как там тучки над нашим перевалом? Бродят хмуро? Ну, давай ещё поболтаем, пока вода закипает. Итак, три перевала. По самым оптимистичным меркам, за сколько дней мы доберемся до Желанной? Первый день – Каменистый, второй – Спартак, третий – Кар-Кар, четвертый – база. Это если рвать безостановочно, без отсидок, без болестей и без Манараги. Да, и без Манараги. Что ж с того? И мне хочется на неё попасть. Но, прямо скажем, вероятность не очень. С четвертого августа – это неделя!– ни разу тучи не подымались выше тысячи. А Гора – тысяча восемьсот. Если же через Манарагу, то так: первый день – Каменистый, второй – Буревестник, третий, допустим – Манарага... На шестой день будем на Желанной, опять-таки без отсидок, дневок и ожидани хорошей погоды для восхождения. На Озерную расклад примерно тот же, только от неё ещё больше сотни до людей. Да вот ещё: Каменистый – это не Трехозерный. Чтоб пройти его засветло, нечего и думать выходить позднее полудня. А встать на ночь там негде.

Так с разговорами сварили кашу, ещё раз безрезультатно прожарили видюху, совсем приготовились неспешно выкликать коллег на порубание, как вдруг гулкая муть тумана быстро начала подниматься вверх. Вот обнажились ближние осыпные лбы. Вот четко прорисовались грани давешней пирамиды. Сколько на ней снега выпало за ночь! Вот на самом горизонте обозначился четкий скальный гребень над перевалом. Над!..

Как я провопил подъем... Уши заложило. И во время завтрака терзали меня злые сомнения по поводу устойчивости погоды, мокрых камней и по прочим не менее существенным поводам, но интуиция недвусмысленно настаивала: вперед! Реально, на дворе осень. Осенью погода не улучшается, а ухудшается день ото дня. Снега будет всё больше, а тепла всё меньше. Вперед, или придется возвращаться по своим следам – что может быть печальнее!

В оценке расстояния до границы леса немного ошибся. Вместо двадцати минут понадобилось двадцать семь. Маленько взмокли, и в массах проклюнулись ростки недовольства . Показалось солнышко. За лесом дорога хорошо известна, просматривается почти до перевала. Глубокие кары белым-белы. Теперь надо взобраться на несколько зеленых лбов, оставив справа глубокий кочкарник по берегу всё ещё могучего потока. Затем, под высоким обрывом, покажется приток Левдысея – Правдысей.

Маленький шел переход в ботинках Большого, чтоб не терять времени на переправе, благо, размер ноги значительно меньше. Но боялся он их невероятно и не желал минуты лишней в них пребывать. Поэтому сходу вошел в поток , по-умному пересек его и уютно расположился на высоком левом берегу. Остальные быстро повторили действие: после вчерашнего купания этот ручей даже веселил. Перешли парами: я с Маленькой, напильники, а затем Никонов – водиночку. Настроение мое постепенно улучшалось, как и погода. Недовольство ошибкой в протяжености перехода разметал умелым запудриванием мозгов. Известно, что пользуясь калькулятором, нельзя научиться программировать, но можно запросто забыть арифметику. Маленькой для этого даже калькулятор не требовался, и управился я запросто.

Харитонов с невероятным облегчением переобувал ботинки на сапоги. Марабу тоже копался в рюкзаке. Светки ждали спокойно, а на Алексе напала разновидность синдрома Герцена: он нетерпеливо ерзал сначала на подзаднике, а потом и под рюкзаком. Рвался ввысь. Однако: если старшина сказал, что бегемот – птичка...

Опять вытащил камеру. Вид, полагаю, у меня был столь безнадежный, что даже она не вытерпела и – о чудо!– охотно зажужжала. Самое время. Упустить съемку на Каменистом – считай, полпохода пропадет. Теперь скомкался не менее нетерпеливо, чем Большой, и мы с ним рванули вперед. Там, помнится, есть высоченный красный осыпной обрыв над водой, и все по нему пройдут, а я отсниму.

Светке в этот день шлось исключительно плохо. Её самолюбие жестоко ущемляла разогнавшаяся вдруг Маленькая, но коленка голосовала против быстрых перемещений. Они с Марабу безбожно отстали сразу после переправы, практически затерявшись в травах и камнях на фоне зигзага реки и высоких гор . Далеко позади проглянулся Трехозерный, над ним голубой разрыв в облаках. А вот кадр вперед: одинокая Маленькая, а вдалеке над обрывом мы с Бегемотом . Гора впереди курится легкими облачками, вершина присыпана снегом. Обрыв не вышел: чтобы ощутить его высоту, надо знать, куда смотреть, и целенаправленно сравнивать рост человека с крутым откосом.

Остановился, чтобы поработать аппаратами и с таким же трудом догнал затем Никонова, с каким спортсмены сегодня догоняли обычно отстающих Маленьких. Поскольку оторвались порядочно, появилась шикарная причина тормознуться и обождать. Заодно остудить головы и ходовую часть.

По привычке отошел вперед, просмотреть путь. Смысла в этом никакого, потому что здесь всё понятно до безобразия: вверх, немного влево, целясь на высокий орографически правый борт моренного вала. Пока на него вылезали, подул холодный ветер. Долина стремительно опускалась вниз, и далекие Саледы уже почти сравнялись с горами около Левдысея . Скоро они их обгонят в росте. Голубых просветов и красных морд на снимках всё больше. Слава Богу, я ни в один кадр не попал, и оценить меня мог один только Лёша, который оценить уже ничего не мог, если я не ошибся в своей оценке . Мы крайне тяжело вперли в лоб моренного вала с одним передыхом посреди. Там нас догнали Маленькие, тоже порядком отупевшие от муторного подъема. Светка двигалась, как по компасу, точно по направлению на меня. На пути оказалось два бульника, каждый почти в её рост. Нет бы обойти – она упорно старалась протиснуться между, а Харитонов смиренно топтался сзади . Его рюкзак легкостью не отличался, и он уже весьма устал. Вдоволь назабавлявшись, Бегемот прекратил мучения, вправив даме мозги. И сорвался вперед, вперед и только вперед. Его фигура на фоне обманчиво близкого гребня над перевалом в безжизненной каменистой пустоши смотрится на фото весьма одиноко . Но конец первой стадии испытаний уже рядом; у обреза моренного вала проглядывают робкие полоски травки.

Последними из-за края показались Марабу и весьма недовольна Света . Увидав, что мы с Маленьким как раз занимаемся художественной съемкой в их сторону, она вообще вскипела. Лёшка остался невредим, но я свое получил с избытком. Правильно, не смей фотографировать жену, если она не на коне!

С вала изумительно смотрятся озера внизу . Удалось поймать момент, когда огромная неправильная чаша уловила и отразила наверх разрыв в облаках, и этот снимок заслуживает скромной похвалы. Странно, но у Маленького то же озеро вышло серым, скучным и каким-то совсем зимним , наверное, от окружения зубастых заснеженных скал. Серой до разочаровани оказалась и чудесная лагуна, многажды описанная нами ещё в Москве . В прошлом году сияло солнышко, вода во втором озере, на моренном валу, светилась светло-светло-бирюзовым. С учетом контрастных черных гор, под ослепительным солнцем это производило неизгладимое впечатление. Теперь озеро отливало холодной сталью . Вышел слабый призрак голубого сияния в его воде, но не более.

Озеро обошли слева по узкой полке. По лагуне пробегала невысокая рябь . Осколки солнца, прорывавшиеся сквозь тучи, отражались от бугорков и впадин, слепили глаза. Стало совсем холодно, но я хорошо помнил дальнейший подъем и ещё на зеленках распорядился о перекусе здесь . Дальше негде. Пока щелкал во все стороны, туристы уже расположились на мокром моховом ковре в самом центре грандиозной осыпной чаши за озером . Мох буквально обливал каждый камень плотным толстым слоем. Я не прорвал его, даже наступив случайно между двух камней. Покрытие неохотно подалось, но выдержало. Однако следовало быть осторожнее: мог и провалиться.

Зеленая плешь нимало не оживляла природу. Напротив, её присутствие казалось столь неестественным в этих безжизненных россыпях , что только подчеркивало неприступную суровость почти отвесных стен по сторонам . Склоны и террасы щедро заснежены, и меня это очень волнует. Предстоит ещё немалый набор высоты, последний взлет очень неприятный, а если он ещё и в снегу? Ух, покувыркаемся...

Никонов порубал сало и халву, раздал. Жевали быстро, запивали мало. Вода ледяная, все и так продрогли, никакого желания оставаться тут дольше необходимого нет.

Следующий переход записан, как сплошной часовой. В принципе, это недалеко от истины. На сей раз распались на две группы. Вперед удрали Марабу с Бегемотом. Несмотря на коленку и настроение, Светлана Юрьевна на сложном рельефе технически солидно превосходит Светлану Алексеевну, и до самого седла больше не отставала. Впрочем, я поступил хитро, передав жену Маленькому в обмен на его спутницу. Шипеть на Харитонова столь же немыслимо, как обжечься об эскимо. Настроение завхоза неуклонно поползло вверх.

От площади над озером сначала надо взобраться на два невысоких моренных вала. Они сложены серым слоистым камнем, такой мне больше нигде не встречался. Под грудами насыпей журчит поток от самого верхнего озера к тому, где обедали. Вот, кстати, и верхнее озеро. Совершенно безжизненное идеальное зеркало. Маленький воспылал алчностью профессионального фотографа и шустро срулил далеко в сторону от нашего курса, добывая редкий кадр. Он и вправду вышел очень ценным, особенно, для отчета . Озеро, как на ладони, а за ним высоко вздымается параболическое седло. Ну, всё. Сейчас начнется.

Андрей уже топчет камни на полпути к перевалу. Никонова не видно. Потом выяснится, что он сглупа забрал слишком высоко вверх по склону и изрядно вымотался, траверсируя его. Зато насмотрелся на всякие каменистые причуды, которыми, согласно названию, изобилует перевал. С восторгом рассказывал о необъятной глыбе, удивительно напоминающей не то жирного крокодила, не то изрядно усохшего бегемота. Всё на месте – голова, тулово, даже аккуратная трещина на месте рта. Это ничего, что Бегемот усох, тем легче скакать по камням, а этим пришлось заниматься ещё весьма долго.

Восточный берег озера – очень крупная осыпь. Очень крупная. Алексей после охоты за красотами без труда настиг нас по кромке берега. Уже и у меня ноги дрожали, если приходилось со всего размаху перепрыгивать с некоего шифоньера на соседний комод, что ж говорить о несчастных девушках! Впрочем, странно, что родственная связь у этих Светок Затонских возникла только четыре года назад. Уж очень похожи. Во всяком случае, с набором высоты их настроение стабильно повышается. Встреченный по дороге снежник также привнес свежую струю. И в настроение, и во всё ещё мокрые и холодные ботинки. Есть два кадра, один напротив другого. Сначала я сфотографировал женушку, радостно улыбающуюся на краешке маленького снежника . На заднем плане подбирается Маленький, другая Светка готовит его мыльницу к съемке. На её кадре Алексей стоит на снегу в расслабленно-классической позе, а первая Светка уже на камнях . Я порядком отошел и торчу, попросту говоря, раком, ожидая эстетов: рюкзак – штука тяжелая.

За снежником крутой подъем с несправедливо крупными камнями. Где-то в это же время я наблюдаю, как высоко наверху крадется по траверсу к седлу Никонов. Ему непросто, он постоянно придерживается левой рукой. Господи, ещё пара шагов, и я сам встану на все четыре!..

Вид с перевального взлета захватывает. Стоит на мгновение остановиться, перевести дух и обернуться назад, всякое желание двигаться дальше пропадает. Не от усталости, а от мрачной безумной красоты вокруг. С запада над мертвым озером вздымается на невероятную высоту щербатая стена . Её венчают остроконечные надолбы древних скал. Она столь велика, что объять её не смог даже широкоугольный объектив Olimpus'а. Сверху же просматривается, сколь велико озеро . Мы знатно попетляли, огибая его восточный берег, который в нескольких местах глубоко вдается заливами в осыпи. Но западный под самой стеной, и там подозрительно много мелких-мелких камушков и серого песка. Его происхождение столь очевидно, что меня туда и конфетой не заманишь.

Последний перед перевалом снимок. Курумка уже выположилась, Маленькие резво чешут по направлению к густо заснеженной острой вершине, а фотографировал я, собственно, Свету с совершенно неописуемым лицом. Навстречу уже во всю прыть спешит Марабу – замаливать отлучку. Но рюкзак она не отдаст. Уж и не знаю, как ему удастся избежать анафемы. Наверное, утомление помешало. Я добредаю до седла из последних сил. Как-то сразу и совсем не ко времени навалилась черная немощь. В смысле, до потемнения в глазах. Автоматически поднимаю фотоаппарат и увековечиваю действительно важный момент нашей экспедиции.

Мы поднялись на перевал Каменистый! Стоим, отдыхаем.

Маленькая с мыльницей прошла вперед, на берег большого озера . Это уже бассейн Капкан-Вожа! За краем плато, почти полностью залитого водой, вздымаются зубастые черные вершины. Не будь рядом Манараги, эти горы могли б послужить украшением всего массива! Сейчас их мрачная красота не столько радует, сколько напоминает, что мы пока очень высоко. Нам бы теперь вниз... Маленькая фотографирует двух Лешек, на радостях заголившихся до пояса и щеголяющих обнаженными торсами на снежнике . Они ржут в голос и машут руками оператору, то есть мне, и вообще очень довольны жизнью. Отвожу “взгляд” видеокамеры в сторону – надо же, как не вовремя! Кто-то из пижонов, подозреваю, что Большой, подло нанес удар комком снега прямо в сердце, да не один раз, суд по исступленным воплям другого... В видеозаписи сохранилась только реплика:

— Да нет! Нам жарко!.. А-а-а-а-э-у-ы-ы-ы!..

Какая сцена пропала! Озеро это столь же мертвое, как и лежащие внизу, по ту сторону перевала. Гляжу на фотографию – белесая вода, поверх языки снежников, мрачные тучи – и становится зябко . Да и действительно, было холодно.

Андрей сбегал к туру поотдаль и вытащил записку . Я накропал ответ, за чем меня и застал аппарат в руках Маленькой. А неплохо у неё вышло. Даже композиция кадра почти правильная, чуть бы приподнять объектив – совсем шедевр . Пишу, а сам думаю, что делать дальше. В прошлом году нас напугали сыпухой в сорок пять градусов на так называемых "Ступеньках", южном спуске с перевала, через гряду за озером. Ступеньки выводят практически к устью ручья с перевала Буревестник, притока Капкан-Вожа, для определенности назовем его Буревестник-Капкан. Восточный спуск, которым мы тогда воспользовались, оказался нисколько не проще описания Ступенек, мало того, что вымотал донельзя, так ещё и привел на абсолютно безлесное место. До первых дров оттуда перехода три, помнится. Сейчас четыре часа, три на спуск – семь, три перехода – десять. Только к темноте и встанем. Это если вымотаться до изнеможения. А не попробовать ли нам новый путь?

Обходим озеро. Иду последним, передо мной Большая Света, и мне её очень жалко . Не шутка – вскарабкаться на трудный перевал с больной ногой, а дальше пойдет ещё веселее. Как говорил один мудрый горный турист: один спуск стоит трех подъемов. Место крайне невеселое. Под ногами рыхлый снег. Вязко, идешь, как по глубокому песку. Впереди под низкими тучами прорисовывается вершина слева от Ступенек. Снимок Харитонова сделан за снежником, и на нем – сущий Мордор, страна мрака. Горы укрыты плотной серой пеленой, края снимка темнее темного, а в середине над сыпухой возвышается макушка Одинокой Горы . Мстится, что зубцы на её вершине – это могучие злые бастионы , и мокрая облачность вокруг не сама по себе, а порождение этой симпатичной местности...

Проходя мимо сваливающейся на восток долины, посмотрел вниз . Да, вон то самое болото, за ним начнутся ручьи и крутые сбросы, а на другой стороне кара возвышаются неприступные стены водораздела с Падежа-Вожем. Нет, ну их, эти безлесости, пойдем по Ступенькам.

На перевале все продрогли до костей. Один Маленький и после обтирания снегом не утеплился, остался в рубашке и штормовке. Последнюю, впрочем, он застегнул до самого верха, и одел перчатки: холодно. Есть снимок, где Маленькая откровенно дрожа стоит у знатного булыгана, метра два в высоту, ежится изо всех немногих оставшихся сил.

От окончания озера решил взять чуть правее кратчайшего пути и воспользоваться осыпным гребешком, выводящим под Ступеньки, минуя большой перепад высот и хлюпанье под ногами внизу. Преодоленный перевал сзади смотрелся очень эффектно, хоть и не настолько, как со стороны Левдысея . Строго говоря, отсюда заметно, что стены под гребнем, нависающим над седлом, далеко не отвесные, но хитрый Каменистый не дает возможности обнаружить это из своего северного кара, поскольку там они наблюдаются в анфас. Пройдя же перевал, мало кто станет оборачиваться и дотошно изучать его строение. Всё равно – чертовски красивое место!

Сегодняшний новоявленный скороход Никонов уже удрал далеко вперед. Ему определенно не везло. Опять уклонился в сторону, на сей раз вправо, и снова вверх по склону. Неспешно двигаясь по дну котловины, мы скоро оказались у него на траверсе, а затем и обогнали. Видимо, попался совсем непростой склончик: он часто пользовался руками и даже издалека была заметна покрасневшая физиономия. После перевала всех, и меня, дурака, потянуло на гонки. Так, вылезли мы с Маленьким на длинный язык снежника, уже на подъеме к перегибу Ступенек, и вознамерился он меня – меня!– догнать. Ну, я вчистил... Оторвался настолько, что успел обернуться и сфотографировать хмурого Лешку с приличного расстояния . Вышло немного смазано, потому что тучки всё тщательнее хмурились, да и вечереть начало, выдержку пришлось ставить большую. В придачу, и дышал я так же, как Маленький. То есть, как паровоз.

На следующем снимке багровый Никонов уже спустился с высот своего траверса и нагнал Светок . Там же хорошо просматривается весь путь от перевала к Ступенькам и видно, что мы хорошо поступили, избрав для движения гребешок. Удобная штука, если, конечно, не лезть слишком высоко в траверсы. А поскольку мы и вправду уже на водоразделе Ступенек, наверное, пора тщательно осмотреться и подумать. И что ж, что только полчаса шли. Сидите тут и нишкните. Да от ветра спрячьтесь, хотя бы за тот валун. Зело проникновенный тут ветерок.

Взял фотоаппарат для тяжести, чтобы не сдуло; вышел на гребень. Чем-то мне не нравится здесь. Ровная дуга тянется от вершины справа, что является окончанием надперевального гребня, до пирамидальной горы слева, которая не раз уже привлекала к себе мое внимание. Там седло немного повышается. Справа отчетливо просматривается спуск из-под вершины, вернее, его полное отсутствие. Зеленка просматривается почти в профиль, её угол существенно больше сорока пяти градусов . Как пить дать закувыркаешься. Значит, надо спускаться, забирая влево, вот только – насколько? Проклятье, ещё один такой порыв, и я спущусь спиной вперед к самому Нидысею! Однако, мне также не приглянулся и кар передо мной. С долины Капкан-Вожа такого не видал и не могу сообразить, куда он выводит. Может, просто расположен слишком высоко, но тогда следует ожидать дополнительный геморрой по поводу спуска из кара к реке. Подозрительно также, что дно будто бы у меня прямо под ногами . Это говорит об очень крутом спуске. Эх, увидеть бы его снизу!

В скобках отмечу, что, взглянув на него снизу , непременно двинул бы обратно и в верховья Капкан-Вожа. Я действительно отметил для себя, что спуск, не просматриваемый сверху, может оказаться крутенек, но не достаточно задумался над этим важнейшим фактом. Просто поскорее вернулся к окоченевшей группе и дал команду: влево – вниз!

Как на грех, остановился задействовать видео. Пока обводил объективом окрестности, вперед вырвались Андрей и жаждущий реванша Большой. Они шустро скользнули с глаз долой, а мне ещё и некстати пришлось перетягивать лямки рюкзака. Короче, разделились. А вскоре стало не до съемок, и вся аппаратура перекочевала в рюкзак.

Спуска – в нашем понимании – не было. Уклон стремительно рос, насыпь укрупнилась до невозможности, местами переходя в откровенные скальные выходы. Первые минуты мы обменивались впечатлениями со Светкой, потом до неё дошло происходящее и она, кажется, начала пугаться. Маленькие со свойственной Алексею флегматичностью и свойственной Свете легкомысленностью очень медленно спускались впереди нас.

До меня донесся непередаваемо знакомый запах галоши. Той, в которую садятся. Иначе говоря, интуиция взвыла матерно и привлекла внимание разума. Остановил Маленьких и дал команду траверсировать склон влево, спускаясь по возможности меньше. Но возможности уже не было. Пока ковырялись, стараясь разобраться в склоне, внизу показались Большой с Длинным – возбужденно вопили нечто неразборчивое и старательно указывали на восток. Даже ежу, пробегай он мимо, стало бы очевидно, что они рекомендуют. Но как? Траверсировать нисколько не дешевле, чем спускаться. Подниматься обратно на седло? По идее, так и надо. Но коли трудно спускаться, тогда что говорить о подъеме с рюкзаками! Делать нечего, попробуем вниз.

Чего только на том спуске не стряслось! Вышли на ступеньку в метре с небольшим над крохотной площадкой. Можно бы прыгнуть, да боязно. Маленький "нашел выход": сел на край ступеньки – не снимая рюкзака!– и изготовился соскользнуть вниз. Ладно, я успел ухватить его рюк, который, разумеется, пожелал остаться наверху, дернуть хозяина за плечи, разложить мордой вверх под ступенью, а уж потом спрыгнуть на голову. Светки перепуганы. Снизу волнами накатывается отборный мат уверенных в своей правоте полупроводников. Большая выходит на сбросик, видит перед собой булыжник метр на полметра. Явно живой. Говорит:

— Сейчас, я его...– и спихивает вниз. Внизу Маленький успевает уловить мой отчаянный вопль и расторопно шмыгает в безопасное место. Мне кажется, что валун проносится от него не более чем в полуметре, хотя Света в рассказах увеличивает это расстояние вчетверо.

Несколько раз оказываюсь хитрее Лёшки и обруливаю его, несколько раз – он меня . Затем отрывается от девчонок вниз, а к нам вскарабкиваются Марабу с Бегемотом. После некоторых уговоров даже Больша отдает оттянувший всё, что можно, “Ермак”, и спуск продолжается. Финал на снимке Маленького: Никонов садится на камень и валит с плеч зеленый станок; далеко за ним спускается прыжками облегченная Маленькая; еле различим в камнях Андрей со Светкиным рюкзаком, а нас, отстающих, и вовсе разглядеть – проблема. Лёшка снимал издали, да широкоугольным объективом . Досадно – на этой фотографии Ступеньки не выглядят столь неприступными, как есть на самом деле. Зато при взгляде на оригинал в дрожь бросало: это оттуда мы обряшились?

Время – не время, график – не график, а внизу решили посидеть от души. Завхоз расщедрилась по конфетке и витаминке. Общество постепенно приходило в себя и смаковало свежие ещё острые ощущения. Отсюда хорошо просматривается самое низкое место в скалистом карнизе, через который мы пробрались, под ним удобные зеленки – просто рай для прохода. Ещё лучше было бы траверснуть далеко на восток и спуститься там просто по зелени, безо всяких скал. Но ведь тогда нечего было бы обсуждать! Нет, это не по нам...

Конфетки – не котлетки. Не наешься. Перекус случился в два часа, настолько давно, что последующие события напрочь изгнали все воспоминани о сале и халве. Надо поспешать вниз. Кстати, неизвестно, какие ещё сюрпризы заготовил этот хитрый перевал. Да я прилюдно расцелую того, кто скажет мне, в сторону какой реки мы сейчас спускаемся!..

Без сюрпризов и не обошлось. Хорошо, угадал, каким бортом долины нарождающегося ручейка дешевле спуститься. На левом берегу – сплошные заломы крутой курумки и прочие подобные прелести. Мы перешли весь кар, булькая ногами по неизбежному в истоках любого ручья болоту, и оказались на травянистом выкате над долиной... Капкан-Вожа! Сомнения отпали: вон она, Манарага , Царица... Беда в том, что видно её по плечи, не сказать – ниже пояса. Проклята облачность! Отсюда должен быть такой вид...

У Андрея оторвалась подошва ботинка, другого, не того, что чинили на Сывь-Ю. Опять!.. Он немного разнервничался, и это понятно – сколько можно! Одно приятно – до времени передохнуть немного. Ботинки в рюкзак, сапоги на ноги, и операция "Ступеньки" продолжается.

Ручей провалился в глубокий каньон и обрел голос . Пришлось вволю попетлять на зеленом лбу, потому что, разумеется, имело место быть состояние нестояния. Ямы и наиболее крупные камни обходили, с небольших попрыгивали. Последнее меня беспокоило больше, так как известно – запасных ног в ремнаборе не отыскать. Склон пал стремительно, выровнявшись с руслом ручья у его поворота вправо, на выходе из каньона. Усталость одолела неописуемая, полагаю, не меня одного. Вообще, как здорово для группы, когда руковод не превосходит существенно остальных по силе и выносливости! Или, наоборот, плохо? Нет, уже не до философии. Вода рядом, кустики кой-какие торчат, площадка – так себе, но хватит... Мужики, а может, хватит на сегодня?

Мужики щедро окатили меня ледяным презрением. Как всегда, Никонова хватит ещё на один переход, Марабу беспокоится только, как бы босиком не зашлепать, Железный Дровосек на то и железный. А посмотреть на Маленькую, так просто душа радуется. Стоит на фоне безбожно затянутой Горы весела довольная жизнью девочка и радостно улыбается . Будто и нет за спиной Каменистого и Ступенек. Не взгрузить ли её посильнее?

Однако если не стопориться здесь, то придется шлепать аж вон до того лесочка, мало не к самому устью Буревестника. Неблизко. Мужики, а может... Всё, всё, молчу, молчу.

Забираю немного в сторону устья нашего ручейка. Там широкий разлив, авось, история с Нидысеем не повторится. Совсем бы не ко времени. Под ногами ноголомный кочкарник, над ногами, в смысле, выше пояса, высокая трава и тальнички. Что, червячки, уж забывать начали, что это за прелесть? Сейчас вспомните. Ведомый инстинктом, поскольку разума уже осталось едва-едва, продираюсь сквозь кущу. Угадал: спокойный разлив, только у самого берега по колено, дальше мельче. Бредем. На том берегу остаются Андрей с Маленьким – сапоги-то набирать неохота! Я настолько уморился, что совершенно по-идиотски начинаю раздражаться этой задержкой. Хочется скорее бивака, костра, супчика, а эти амфибии копаться вздумали! Ну, где они там, черт бы их...

А они, даже не снимая рюкзаков, сквозят мимо, перебравшись таки по-сухому, говорят – найдем место, сами встанем. Тоже что-то злые, как и я, как и все остальные. Эй, перевал, совесть надо иметь, восемь вечера уже!

Чтоб добраться до места лагеря потребовалось двадцать неимоверно длительных минут. Ничего толком не помню. Светки сначала гонялись друг за другом, потом соревновались, кто умеет ходить медленнее, потом Бегемот куда-то завалился совсем в сторону от тропки... Ах, да, была ж и тропка, ведь и об этом забыл. Нормальный финал нормального ходового дня. В глазах красно, в груди тесно, ноги стер по колени, руки вытянулись, впору кеды на них одевать. С хрипом впираю на очередной лобик – оказывается, на последний. Вот и место под палатку. Ветреное – слабо сказано, не то, что комаров, вертолет сдует. Маленькой должно понравиться. Впрочем, ей сейчас может понравиться только постеленный в палатке спальник. Дров толком нет, до реки, можно сказать, рукой подать – минут десять в одну сторону. К терапевту! Дрова найдем. За водой уже Никонов отправился, глядишь, к розжигу костра вернется. Палатку сейчас влепим и заживем!..

Направились со Светой умыться к потерянным между холмами крохотным озеркам. Пока наводили чистоту, она меня упрашивала сделать завтра дневочку. Я упорно отмахивался. Какая, к лешему, дневка, когда только два дн прошли после отсидки девятого, и место здесь – упаси Господи! После длительных дебатов нехотя соглашается перевалить Студенческий, а потом уж дневать, отсиживать, ждать погоду для восхождения и тому подобное. Вернулись к лагерю, по дороге захватив небольшую деревяшку для костра.

Вода в котлах закипала неохотно по причине сильного ветра. Не меньше ветра старались Лёшки, неутомимо подкидывая топливо. Мне делать было нечего – бродил вокруг, подбирая те щепки и палочки, на которые не прельстился даже рачительный Харитонов. Девчонки беседовали в палатке, потом к ним забрался и Марабу.

Сварили совсем к ночи. Маленькая, чем-то недовольная, вылезла из Rhinocerus'a ужинать на улице, напильникам плеснули супа через вход. Быстро темнело. Ветер не слабел, холодные всплески дождя нисколько не прибавляли уюта, и очень скоро произошел отбой.

* * *

Бока ломит от ночных неудобств. Не на мху, однако, стоим – на камнях. А пенка не дутик, вот ребра и болят. Да ещё всю ночь трясло, как на тракторе – ветер усердно старался сдвинуть наш домик ближе к перевалу. Убедившись в невыполнимости, совсем озверел и исколошматил тент зарядами крупного дождя.

Никонов вылез первым. С его исходом Маленькие так сладко разложились на своей половине, что я обзавидовался и прикрыл на мгновение глаза. Проснулся через сорок минут. Алексей уже сгонял за водой и ладил костер. Обрадовавшись моему появлению, моментально приспособил руководителя в качестве ветрозащитного экрана. Ветер исхитрялся и задувал то между ног, то чуть ли не через задницу насквозь, но мы его победили. Утомленные трудами праведными, стали искать, как развлечься, и нашли. Вчера все так спешили отползти ко сну, что посуду побросали кое-как, практически, под ногами валялась. Если для жестяных мисок беда невелика, то для деревянной плошки Маленького наступление Бегемота могло бы кончиться весьма плачевно. На том и порешили. С самой серьезной мордой Лёшка сховал тарелку в расщелину меж двух камней и громогласно объявил, что растопка из неё получилась классная. В палатке слегка поржали, но когда и я присоединился к Бегемотовым заверениям, притихли. Минут через десять Маленький забеспокоился по-настоящему и выполз на поиски. Естественно, безрезультатные. Мы дружно скорбели над основными средствами, вдруг ставшими расходным материалом: то ложки посеяли, то миску раздавили... Сдается мне, Харитонов уж был готов и поверить, и смириться, но подоспело время поллитрработы, и пришлось емкость извлечь, наполнить и вручить. Вслед от Никонова полетела парфянская нотация: ещё раз бросишь – точно костер разожгу. Но тот был настолько счастлив, что даже не обиделся.

Настроение у девочек, особенно, у Большой, совсем не такое радужное. Она настойчиво наезжала на меня по поводу организации дневки, особенно упирая на колено. Я нимало не сомневался, что колено имеет то ещё состояние после вчерашнего перехода, но помочь ничем не мог. А потом она заметила, что вчера руковод пообещал устроить дневку, и, естественно, я возмутился. Не было такого. Температура разговора быстро снижалась до температуры торможения окружающей среды.

Единственное, что, пожалуй, можно позволить, это посидеть на месте подольше. Распорядился и тут же схлопотал: все оказались заняты делом, и пришлось топать, мыть котелки. Далеко и неприятно, по ковырливым кочкам. Нет, никаких дневок... Вернувшись, занялись с Андреем многострадальным ботинком – нарубили коротких гвоздиков и густо усеяли ими подошву. Теперь, пожалуй, отлетит только вместе с супинатором. Маленький заботливо обматывал скотчем свою потресканную миску. Девочки, как водится, долго умывались в озерках. Большой что-то подшивал.

Но, сколько не сиди у давно потухшего костра, Песчаные стоянки ближе не станут. А шевелиться так не хочется!

Памятуя ошибки прошлых лет, решили двигаться на левый берег Буревестник-Капкана и подыматься по вьющейся там тропке. Дважды доводилось шлепать по курумникам правого берега, и оба раза нам это не понравилось. Маленький с Андреем сбегали на разведку, отыскали наметки тропы, затерявшейся было неподалеку от лагеря. Наметки кончились так же легко и непринужденно, как и обнаружились. Пробуравили пару кущ и вот он – ручей. Впереди уверенно зажигал Андрей. Он, видно, почуял настроение завхоза и полагал за лучшее держаться поотдаль. С ним шел на удивление бодрый Никонов. Наверное, они поглотили весь запас сил, отведенный свыше на группу, поскольку Большой их уже явно не хватало. Она постепенно начинала яриться и претворять в жизнь обычный набор выкрутасов, как то: замедляться на самых примитивных препятствиях, прихрамывать, постанывать, красиво упираться обеими ладошками в дефективную коленку и так далее . Скорость упала. Маленькая дышала ей в затылок. Положение приближалось к критическому.

После преждевременного передыха директивно заправил Маленьких вперед, чтоб не мучились . В результате весь урожай Светиного благодушия достался мне одному. Особенно её раздражало, что Светлана Алексеевна то и дело как бы невзначай сбрасывает темп и поджидает – кого? Её! Я и вовсе только путался у неё под ногами, зверски мешал идти в том темпе, в каком она хотела. Обычное дело: если она только намекнула, что неплохо бы сделать то-то и то-то, я просто обязан представить всё, как свою инициативу, вплоть до симуляции бессилия и глубокой фрустрации, а уж когда она прямо велела, а я осмелился ослушаться...

Поэтому больше внимания хотелось уделять тропе и окружающим горам. В нижнем течении ручей с грохотом несется по небольшому каньону, образованному гладкими вертикальными плитами . Единственное место, где с трудом можно через него перебраться, находится ближе к среднему течению. Там небольшой водопад за тысячелетия пробуравил в грандиозной горизонтально лежащей плите яму, и теперь в ней кипит бело-зеленая бочка. Обильная пена выхлестывает на выполаживание и успокаивается в узком глубоком прорезе . Мы с Маленьким дружно отсняли сие природное явление, затем он отправился догонять одну Свету, а я – поджидать другую.

Мужики остановились на передых, якобы для консультации со мной по поводу выхода на перевал, и с тревогой погладывали, как пасмурна Большая отошла ото всех в сторонку и уселась на камень, уткнув лицо в коленки. Многих трудов стоило её приподнять и всунуть под неё подзадник. Консультация, собственно, не требовалась, поскольку Студенческий достаточно очевиден. С нашей, северной, стороны от четко различимого седла ниспадает сорокаградусный мелкоосыпной скат, кое-где разукрашенный зеленками. Самый легкий подъем – он же и самый длинный – вдоль южной стенки кара, там сыпь покрупнее и положе, поэтому ноги стоят тверже. Можно, конечно, и в лоб, но физически труднее.

Ни в сказке сказать, ни вслух произнести, как мерзко всё это описывать. Смотрю на карточку, на ней одинокая Маленькая чешет далеко впереди, перед ней северные сбросы Манараги, укутанные тучами, и такая тоска охватывает! Было, правда, кратковременное перемирие неподалеку от красивого ручейка, но очень уж непродолжительное. Там я сфотографировал Свету на фоне грандиозного водопадного разлома. Лицо у неё весьма несчастное, хотя она и старалась сделать его как можно более приветливым.

Если не сильно вдаваться в подробности, дальше было вот что. Собрались у начала перевального взлета. Молодые люди боязливо поглядывали на завхоза и старались не производить лишних звуков. Несмотря на то, что гнев её имел выраженный узконаправленный характер, никому не хотелось проверять это на себе. Попытался как-то разрядить ситуацию: нашел красивый камешек с вкраплением мутного аметиста, подошел, показал. Светлана Юрьевна снизошла до косого взгляда, презрительно фыркнула и повернулась спиной. Надо честно отметить, что к тому моменту я был весьма не в духе и опасался собственных взрывных реакций, что не производили на неё никакого впечатления, зато надолго ввергали меня в белую ярость. Поэтому скорее отвернулся, поглядел по сторонам и нашел, чем заняться. Рядышком из моховой шапки на камне торчал великолепный, весь в цветах, куст золотого корня. Покряхтел, присаживаясь так и эдак, чтобы удачнее захватить в кадр, щелкнул и услышал за спиной пренебрежительную реплику типа – во, дурью мается. Ну, хватит. Так, мужики, сейчас объявляется свободный график движения до перевального седла, там встречаемся. Let's go!

А впрочем, и при свободном графике – куда я денусь от ненаглядной? Страшно же, у неё больная нога, а подъем, в общем и целом, неприятный. Вот Маленькая подымалась-подымалась, да и встала неудачно на угластый чемодан, а он запрыгал по склону, и прямо на Маленького. Что, сговорились что ли наши Светки его бульниками гробить? Тот шустро отскочил в сторону и отвел камень рукой, сколько получилось. Его обычная невозмутимость на лице несколько поколебалась, на моментально опухшей руке проявились борозды. Прочитал его недвусмысленный взгляд и велел – дуй вперед, с этими сам управлюсь. С благодарностью во взгляде этот спортсмен так втопил, что только каменная крошка полетела.

Большая велела мне: 1) не путаться у неё под ногами; 2) не следовать за ней, чтоб не приходилось заботиться о спускаемых на меня камнях; 3) не пытаться корректировать её темп и расписание движения; 4) держаться как можно дальше. Первые три пункта я пытался выполнять. Правда, что ж поделать, если два опытных человека выбирают одну и ту же траекторию подъема! А находиться старался между ней и покинутой Маленькой. На фотографии, сделанной примерно посередине подъема, та растерянно смотрит вверх, лицо пылает, руки втянуты в рукава – холодно... Я тоже притомился, поскольку кадр явно стряхнут, значит, руки дрожали. Но, как бы то ни было, в конце концов мы доволоклись до седла, где нас уж поджидали.

10

То, что произнесла Света, словами, собственно, назвать нельзя. Поэтому большим грехом не будет написать – она безмолвно промаршировала через седло и начала спускаться. Мужики лупились недоуменно, потом похватали рюкзаки и припустили следом. Меня это взбесило настолько, что я прилег на освежающе холодную землю, не снимая рюкзака, сделал прекрасный снимок ещё одного куста родиолы, потом неспешно побежал вниз по спуску. Не хвастаясь, замечу, что спускаться люблю и умею, и тут угнаться за мной совсем непросто. На снимке Маленького прыгаю между сосредоточенной Светой и довольным жизнью, руки в брюки, Никоновым, а скоро уже возглавляю колонну, пытаясь догнать не в меру разошедшуюся Маленькую. У неё рюкзак сравнительно легкий, а на спуске, если нет определенных навыков, под тяжестью груза жутко устают колени, особенно больные. Ей же спину не тянуло, вот и решила проявить прыть. За это, проходя мимо Юрьевны, получил вдогонку заостренный втык из каленой стали – плохо воспитал племянницу. Ну, половинка, подумал ехидно, теперь нескоро ещё у тебя появится возможность испортить мне настроение. И так чесанул... Следующий снимок, уже мой, запечатлел цепочку в новом порядке: Света, Маленький в перчатках, Марабу и тот же Никонов в арьегарде. Пылая праведным гневом, нагнал Маленькую. Она, не зная дороги, запуталась в еле заметных тропках на зеленке и уклонилась далеко влево. Пришлось самой подруливать ко мне на расправу. Открыл рот и с недоумением обнаружил, что отчитывать, практически, не за что, разве что за испорченное шустростью настроение завхоза. Тем не менее, потявкал всласть. Светка огрызалась, но потом рассказывала Большой, что ей этот выговор был крайне неприятен. Затем послушно затрусила рядышком и старалась завязать разговор. А разве я когда бывал против?..

Не знаю, почему это место в девяностом назвали Песчаными стоянками. Наверное, тогда всё было истоптано многочисленным турьем, и поздним вечером возникло ощущение запорошенной песком площадки. Тогда здесь стоял стол, пара скамеек, остовы то ли нар, то ли кроватей и много чего ещё валялось. Теперь это просто географическая точка, за которой тропка куда-то теряется, и два года подряд я, к великому стыду, не могу её обнаружить. Но, собственно, нам дальше вниз и не надо, а надо пройти минут десять на восток, к ручью Буревестник, на прошлогоднюю "базу". Будем ждать погоду для восхождения.

Без лая не обошлось и на этот раз, только уж нет охоты его описывать. Ну, да, ну, плутанул немного, отыскивая площадку, так что же – горы мне за это на голову обрушить? Может, место такое – к лаю располагающее? Помнится, за что-то и в прошлый год она меня тут кусала...

Как всегда, после постановки лагеря настроение завхоза, а следовательно, и окружающих революционно улучшилось. Маленький, правда, остался местом недоволен, сказал, что дров "ну ващще нет" и приволок оных здоровенную охапку. Тросик тянуть негде. Наши прошлогодние рогульки сиротливо торчат из размытого дождями кострища. Вырубили ещё одну, чтоб заменить покосившуюся, и бегом-бегом запалили костер. Перекуса-то не было! Жрать хотелось, как из пищали. К моменту готовности вермишели захотелось, как из пушки.

Теперь уже деваться мне некуда, и назавтра назначена дневка. Хитрый с моей стороны ход: если вдруг хорошая погода, случится не дневка, а восхождение. Но пока об этом – молчок! Собственно, порешили сидеть тут, сколько хватит продуктов, пока не откроется Манарага.

Перечитал предыдущий абзац, и прямо по сердцу резануло. Сейчас поясню.

Поздним вечером вокруг не проглядывается ни одна вершина, кроме дальних гор в Неприступном хребте . Их чалые пики, щедро усыпанных свежим снежком, кое-где протыкают могучие тучи. Одна макушка даже возвышается над облаком, прильнувшим к подошве. Нижний край облачности реет над самым столом плоскогорья между Ломесь-Вожем и Повсян-Шором. Что ещё может увидеть там сторонний наблюдатель? Ничего существенного. А для меня в той дали сконцентрировались мертвые многолетние надежды. С девяносто первого года пытаюсь пробиться туда. С девяносто первого года не понос, так золотуха этому мешают. Шестой год я вынужден мечтательно таращиться издалека на Неприступное великолепие и принимать тоскливое решение поворачивать назад! Шестой год! Третий раз!..

Ведь всё логически безупречно. Перевалы в тех краях высокие, сложные и незнакомые. Если хоженый-перехоженый Студенческий или Средний можно смело топать без видимости, то там может и разведка понадобиться, не то, что простой просмотр. Коллектив измотан непрекращающейся непогодой, и я, кстати, не меньше остальных. Кабы не палатка Маленького, не миновать нам многочисленных простуд и прочих хворей. Ещё эти дурехи, прости Господи, каждый вечер в ледяной воде плещутся. Начинаешь ругаться, отвечают – так нам же ничего! Когда, типун мне на язык, будет "чего", то не ругаться – дай Бог вылечить. А сейчас, конечно, я выгляжу этаким мерзким ворчливым надоедой, который стремится загрязнить бедных девушек как можно сильнее, чтоб они гнусно воняли и все исчесались... Ну и ладно. Короче, против моего желания – время, погода, включая видимость, и безопасность здоровья. Где уж желанию устоять...

Ручей Буревестник около лагеря протекает по глубокому оврагу. Ближе к ночи девицы спустились туда пополоскаться. Маленькая вернулась первой, а Большая примчалась, спустя минут пять, с такими вытаращенными глазами, каких я давно не видал. Только она намылила физиономию, кто-то её за плечо трогает. Спрашивает: "Светка, это ты?" – молчание. И тишина. "Эй, кто это?!" – и тишина. Как известно, медведи разговаривать не умеют, а мысли в таких случаях в голову самые приятные лезут. Как она завизжит... Птичка ошалело спорхнула с плеча и направилась искать более приемлемую посадочную площадку, а Света, даже толком не прополоскав полные мыла глаза, рванула вверх, как реактивная. И зареклась в дальнейшем плескаться водиночку.

Вчера неласково попросил всяческие массажи отложить, поскольку время было позднее, но сегодня и сам с удовольствием подставился. Получил свои десять минут, откатился к стенке. Место массажера занял Марабу, и включился во все мочь. К концу работы он так пересох внутри, что потянулся к лежащей у входа бутыли с водой и лихорадочно припал к горлышку. Смотрю, Никонов в немом изумлении вскинулся в спальнике, глаза больше очков, челюсть отпала, что-то пытается сказать, а Андрей, тем временем, делает, глоток, два, шесть, семь... Дошло. Читаю этикетку на бутылке: "Водка"! Теперь и Марабу поперхнулся, скорее, от наших взглядов, чем от вкуса жидкости, прочувствовал ситуацию и хватанул точно такой же пузырь с водой – запить. Ох и спал он ночью!..

* * *

Про два следующих дня и писать нечего. Дневка, отсидка, тщетное ожидание погоды. Маленький, выспросив у меня про расстояние до реки, которого я, хоть убей, не помнил, рано утром отправился на рыбалку. До речки не дошел, безрезультатно покидал на озерках и набрал немного грибов. Рассказывал, что встал на бережок озера, потоптался с удочкой, потом чувствует – бережкок-то мобильный! Здоровенный кус отцепился от "материка" и направился к середине озера. Лёшка быстро ретировался. Пока ходил, нащелкал замечательных видов озер и Буревестника. Один просто очень хорош: в глубокой спокойной чаше отражаются прибрежные лиственницы. А на следующем снимке крохотный руковод стоит около крохотной палатки и наблюдает, как фотограф спускается по выкату на другом берегу ручья. На заднем плане за невысоким травянистым гребнем в облаках угадывается грандиозный кар под плечом, соединяющим Манарагу и Студенческий. На моем снимке того же времени случайный всплеск солнца ещё больше оттеняет мрачную непроницаемую тучу, укутавшую Гору. Однако – важный факт!– плечо после второй площадки почти всё открыто, и это неплохо бы запомнить, потому что послезавтра оно практически постоянно будет в облаках. Может, стоило рискнуть подняться именно сегодня, тринадцатого августа.

Дождь устал и сник. Временами проглядывало солнышко. Все, с моей точки зрения, ненормальные, вымылись. Я, с их точки зрения, неисправимый грязнуля, воздержался. Право дело, жалко смотреть на Никонова, который враскоряку выползает из заветного оврага, оглашая окрестности веселой песенкой:

                        Кто здесь не бывал,

                        Кто не рисковал,

                        Кто х.. в ручье не полоскал...

Между березок натянули основняк. Не хватило, срастили с тонкой веревкой и опутали всю поляну. У каждого немало нашлось вещей, требующих основательной сушки! В самом деле, последняя такая возможность была аж третьего августа, десять дней назад. Маленькая, как обычно, вытащила джинсы, понюхала, издала блевотный звук и потащила к ручью – полоскать. Завонялись малость. Но дождик время от времени собирался с силами, покрапывал, и тогда неутомимым картежникам приходилось срываться от игрового "стола" – мчаться, сберегать от намокания то, что якобы высохло. Джинсы, конечно, никто не спасал.

На часок стало даже почти тепло. Градусник в тени устойчиво казал +6, светило солнышко, ветерок угомонился, и погода воспринималась, как весьма комфортная. На фотографии Андрей голый по пояс, в очках, шляпе и с длинным ножом в руке выглядит очень по-курортному. Однако к окончанию второй пули, как подошло время обедать, нудняк молотил уже вовсю, мелкий, но непрерывный. Почавкали сала и холодного чая с халвой, замерзли, полезли в спальники погреться... а там и задремали. Странно, вроде бы свято соблюдается правило давать не меньше девяти часов сна, а вот спится и всё тут! Наверное, сказываются усталость и плохая физическая подготовка.

Проснулся. Скучно, сопят все. Надо придумать себе занятие. Вспомнил, как год назад наткнулся на россыпь первоклассных сыроежек чуть выше по течению, вытащил нож и отправился на разбой. Грибов не нашел, хоть и облазил все окрестности, вымок, совершенно озверел от облаков, то и дело лижущих затылок, но наткнулся на заготовку для ножен, которую в прошлом году посеял здесь Марабу. Побродив часок, приволок кое-каких дров и принялся готовить супчик. Торопиться не хотелось; возился долго. К ужину дождик ненадолго угомонился, но облака сгустились настолько, что стало совсем темно. Грибы, в основном найденные утром Маленьким, жарили второпях, опасаясь возобновлени ливня, да и спешили лечь спать, потому что назавтра планировали восхождение. Через двадцать минут, когда выкипела основная вода, дружно попробовали, а там уж и есть ничего не осталось. Всем обошлось, кроме бедного Андрея – того четыре дня мучило расстройство.

Четырнадцатого хляби разверзлись. В 7 утра я послушал дробный стук по палатке и повернулся на другой бок. В полдевятого Маленький по собственной инициативе натянул свою зеленую непромокашку и вылез костровать. Какое там! Прошел час. Судя по шлепанью подзадника оземь, он всё прошедшее время занимался непрерывным подмахиванием. Почувствовалось, что скоро даже невозмутимый Лёша выйдет из себя. Вылез из палатки помогать. Тут-то он и взорвался, мало не пинками загнал меня вовнутрь – зачем двоим мокнуть? Единственное, что успел – вытащил Светкин зонтик из кармана рюкзака и пристроил над добывателем огня. Пошло на лад, даже закурился какой-никакой дымок, и котлы подвисли, но тут кончились дрова. Буквально на несколько минут дровосек отбежал в лес (где ему так быстро удалось раздобыть то, чего в округе и в помине не произрастало?!), и костер тут же злорадно погас. К одиннадцати часам Алексей кипел, не хуже котла, в котором пузырилась гречка.

Опять преф, опять дождь, опять сало на обед, уже без халвы, но по конфетке завхоз снизошла выдать; опять сон, опять мне к вечеру не лежалось спокойно. Сущее повторение вчерашнего дня, разве что интенсивность дождя возросла. Как вылез готовить ужин, увидал феерическое зрелище: в стороне реки серым маревом хлещет ливень, сквозь него проглядывают очертани водораздела, а выше – светлое пятно разрыва, откуда на нас ещё минут несколько лить не будет. Красиво, но очень безрадостно: где б взять хорошей погоды?

К утру облака расслоились. Нижний слой опустился ниже нашей стоянки, почти на воду Манараги, верхний шустро полетел на юг. А вчера дуло с юго-востока! Неужели в погоде что-то меняется? На юго-западе под черными тучами прорисовались громады гор Вангырского водораздела, но Гора пребывала в глухом кучевом сейфе. Время от времени по её контрфорсу пробегали "окошки", в которых мелькал испещренный чем-то красным снежник на юго-восточном склоне, похожий на бабочку. Мы гадали, сколько восходителей надо равномерно размазать по этой огромной площади, чтобы получить такой алый снег. В принципе, стало ясно, что незачем туда соваться в такую облачность, и – от отчаяния, что ли?– я нащелкал кучу снимков, пытаясь уловить взмах "крыльев" в просвете .

Задним числом начал догадываться: поди-ка Лёшки мои расстроенные чувства увидали и, подлые, воспользовались! Они так откровенно печалились по поводу того, что Манарага не позволяет на себя вскарабкаться, что я сжалился. Предложил подняться до второй смотровой площадки, просто полазить, чтоб не так обидно было уходить. Наставил массу суровых условий, наподобие – ни шагу без разрешения; только скажу, сразу вниз; слушаться, как старшину на плацу... Мои повеления были выслушаны до умиления безропотно, и мужики захлопотали, собираясь в путь.

Собирался, как на восхождение. Пока существует ненулевая вероятность, что на часок-другой облачность сметет и вершина откроется, надо быть готовыми, как пионер. С собой: веревку, перекус, фляги с водой, аппараты, камеру, запасную пленку... Самый удобный из всех рюкзак – Никоновский – утянуть, впихнуть пену, свалить всё необходимое. Нет, на перекус мы теперь конфетами не будем ограничиваться, хватит, один раз попробовали. Сала, сала шмат и сухарей побольше. Конфет тоже взять. Флягу набрать полную, там негде, не снег же хряпать. Одеться тепло, не смотрите, что здесь всего лишь прохладно, там колотун – будь здоров. Напильники, ждите нас часа через три, а если вершина откроется, то через все восемь. Лихом не поминайте.

Поднимались, как в прошлом году, на травянистый гребень, упирающийся в середину перемычки Манарага – Студенческий. Пока шли по более-менее пологому месту, Маленькая держалась изо всех сил. Предупредил её, в числе прочих невыполнимых условий, что, буде она скиснет, все немедленно поворачивают обратно. Она на такое оскорбление насупилась, но пыхтела весьма старательно. Затем последовал крутой взлет на гребень, где мы с Никоновым всех дождались. Двинули дальше. Коварство длинных горных тягунов мне известно лучше, чем прочим компаньонам, и я переступал не спеша, стараясь сохранить бодрость духа и ровность дыхания. Куда лучше развитый физически Бегемот вскоре начал травить пар из ушей и откровенно запыхаться. Чуть сбросили. Маленькие отстали довольно быстро, но их ждать не улыбалось, потому что тоже не железный. Хотелось скорее добраться до курумок и отдохнуть в небольшой тихой мульдочке перед ними. В общем и целом, осыпей достигли рекордно быстро: не за пятьдесят пять минут, как в прошлом году, а за сорок. Вернее, через сорок подошли Маленькие, а мы уже успели отдышаться.

(Лёшка держал Свету за руку, чтоб сильно не отставала, и, как выяснилось позже, единственный раз за поход сердито пилил: вот, сейчас Андрей решит, что ты сдохла, и завернет всех вниз... А я-то удивлялся: что она так надулась? Топает, носом шмыгает, за сто метров слыхать, губки тонкие, глазки злые...)

Маленьким дали вволю времени на отдых, минут около двадцати. Сидели, обозревали окрестности. Вид отсюда открывается великолепный. Просто складываю две Лёшкины фотографии панорамкой и тащусь . Нижняя граница облачности полощется над самой головой. Внизу, в долине, редкие вспышки просветов. Здесь начинает ощущаться масштаб окружающего мира: столы водоразделов за рекой существенно ниже наc, а ведь мы ещё толком не начали подъема. Крохотной голубой точкой сияет бесконечно далекая палатка. От вида многослойных туч над Неприступным так и хочется ежиться. От серых клубов, уверенно переваливающих Студенческий, непреодолимо тянет бежать прочь. С юга висит мрачный облачный протуберанец, отпрыск черной тучи, оттеняя блестящие ленты Ломесь-Вожа и Манараги, там, где около устья они текут почти параллельно.

Выход на перемычку довольно неприятный. Сыпь здесь крупная, но весьма живая . Поднимался последним, снимал кино и фото, наверху меня подождали. Маленький сфотографировал Большого: довольный, как сметаны объелся, высится на груде острой курумки, улыбается во всё немалое лицо. Эк, оказывается, я им настроение этой прогулкой поднял! Даже Светлана около живописного каменного цветка уже не такая мрачная, хотя всё ещё пунцовая из-за подъема. Шапка за пояском – жарко, говорит – а руки в перчатках глубоко втянуты в рукава. Скоро и шапку оденет, потому как жарко, оно только от упрямства и бурлящей независимости.

На перемычке видимость двадцать метров. Специально измерили: Никонов сделал пятнадцать шагов и почти пропал из виду. Три их фигурки то и дело ускользали от взора на россыпи, конца-края которой не видать. Понятное дело, стерегся я вовсю. Усердно цыкал на особо самостоятельных, осаживал особо сообразительных, короче, всячески наводил дисциплину и лихорадочно припоминал дорогу. Ведь всё так просто при хорошей видимости! Теперь же умудрился зарулить к каким-то дурным сбросам влево от площадки, а может, вовсе и не сбросы то были, да только ни черта не видать. Но всему есть предел, и перемычке тоже: да здравствует площадка!

Сплошное молоко. Из серой пелены внезапно и как-то нелогично выпирают черные надолбы скал, серебрятся маленькие снежнички. Харитонов, стоящий на грандиозной скале далеко от края, едва виден. Край обрывается вниз с отрицательным уклоном, метрах в десяти пропадает из виду. Довольнехонький Большой снят почти в упор, и то его обширна физиономия слегка затуманена. Маленькому с широкоугольником живется легче: Светка, безрассудно близкая к обрыву, выглядит очень отчетливо и живописно. За скалой, на которой она стоит, в мутном мареве прорисовывается вторая, а ещё дальше – еле заметный контур третьего выступа. Безумно далеко, метров около тридцати.

На площадке всех охватил старательский рефлекс. Здесь очень много красивого белого кварца, а в огромных скалах тусклыми звездочками светятся фиолетовые аметисты. Они крохотные и мутные, но всё равно хочется отколупать хоть один. Правда, даже если обломать все ногти, ничего не выйдет. Я пробовал. А геологического молотка как-то с собой не прихватили. Зато кварцевые глыбы колошматили, только брызги летели и паленым пахло.

Настал весьма щекотливый момент. Предстояло решить, что делать дальше. Собственно, ответ напрашивался сам собой. Лезть вершину 1Б в такую облачность – безумие. Мои спутники слегка занервничали и всё чаще поглядывали вопросительно: ну, что?..

Конечно, я насовал условий – будь здоров, ещё больше, чем внизу. Конечно, все мои условия безропотно сглотнули. Конечно, я согласился.

Как описать мои чувства на этом невероятном подъеме? Наверное, лучше всего посмотреть на довольные физиономии Большого и Маленькой на снимке и сравнить их с моей озабоченно-вытянутой мордой. Эти двое ржут, а у меня взглядец, как у недостреленного волка. Оно и понятно: грандиозный оскал стены за нашими спинами уже метров через пять тонет в роскошном облаке. Забрались... Чем выше, тем становится холоднее и видимость меньше. Мы с Маленькой давно уже в перчатках, только Бегемота липкая мозглость не берет.

От площадки идем траверсом восточного гребня Горы с постепенным набором высоты. Сразу набрать нельзя, потому что здесь стенка гребня сложена фантастически огромными камнями, в несколько человеческих ростов высотой . Жалко, что на моей фотографии их не с кем сравнить, но и без того проблем хватало, чтобы ещё кого-то гонять в поле съемки для масштаба. По сторонам, за пределами крохотного круга, не видно ни черта. Помнится, и в хорошую погоду не так просто отыскать приемлемое место, чтобы форсировать эти надолбы, что ж будет теперь! В основном ориентируюсь по едва слышному шуму ручейка слева. Как начнет этот шум заворачивать вперед, значит, можно подниматься. Это бежит вода от вечного снежника под третьей и последней площадкой. А по уклону здесь ориентироваться сложно, определи-ка его, этот уклон, на такой крупности!

Разумеется, Акела промахнулся. Но не фатально. Выцарапались на не пойми какую моховую площадочку, за которой обнаружился явный спуск, а вернее, отвесный обрыв на север, к Капкан-Вожу. Маленькая полезла было его осмотреть, так я завопил – едва не осип. И так нервы ни к черту из-за всех прелестей подъема, а тут ещё некоторые... выпендриваются...

Что ж, теперь вверх, на запад, до последней площадки. По ней попал, будто в десяточку, аж настроение улучшилось (А собственно, где мы ещё могли оказаться, двигаясь по гребню?). Дальше самый неприятный даже в хорошую погоду участок – скальник. Зашли на него, смотрю – коллеги слегка посерьезнели. Шутят меньше, держатся плотнее. Выискиваю остатки маркировки, но она давно развалена и помогает мало. Правда, несколько туров всё же зацепили по дороге.

Это надо ощутить на натуре, словами не описать. Молоко вокруг. Черные ощеренные камни под ногами. Крутой склон на все четыре стороны растворяется в глухой пелене. Тишина жуткая. Здесь ни ручья, ни ветерка. Протискиваешься между двух огромных булыг, размашисто впрыгиваешь на следующий, а он от облака скользкий, и ноги уже не те, что внизу, дрожат, разъезжаются. Спина от усердия мокрая, желудок готов через глотку вынырнуть, очко играет неописуемо. Сзади старательно и, по большей части, молча сопят. Проклятье, дальше-то куда? Здесь – плохо, там – не лучше. Траверсировать – упрешься в откос, как в прошлом году. Вылезать вверх – заберешься в скальные сбросы на юго-восточном контрфорсе, упаси Господи, как-то раз мы по ним ползали. Ага, два белых камушка на плите, это неспроста, это был тур. Ну что ж, пока живем.

Даже исхитрился сделать пару вполне приличных кадров. Маленькие проходят по полочке, прижатой к могучему останцу . Тщательно разглядывают, что под ногами и как бы ловчее наступить. А под ногами белоснежный кварцевый выход и подлый мох поверх него.

Светка карабкается на зеркало в её рост высотой. Никонов сверху ждет, Харитонов снизу страхует. Оба крепко вцепились в ближние камни. За зеркалом шикарная стенка с отрицательным уклоном. А вообще, средний уклон на скальнике около шестидесяти градусов. Хоть по фотографии замерь.

Прошло время, и подробности восхождения давно стерлись из памяти. Но впечатление собственного растерянного ужаса забыть трудно. Он вспыхивал каждый раз, когда я упирался в непроходимое место, а обход из-за тучи не просматривался. Дергаешься, как болванчик, в разные стороны, а в башке свербит одна мысль: не надо, не надо лазить на Манарагу в плохую погоду! Какими были мои спутники, и тогда-то толком не замечал, занятый своими мыслями, а уж теперь – тем более не вспомнить. Лезли, одно слово. Молодцы! Герои! Засранцы, из-за них в самое сюда вперся...

После очередного метания на пределе различимости прорисовалось что-то знакомое. Оставил рюкзак на попечение Большого, отполз, посмотрел. Оно. Оно самое! Если сунуться вон в ту щель, будет обалденный вид на зубцы со второго по четвертый. Сунулся – щель та, но вида, разумеется, никакого: облако. А чтобы забраться наверх, надо чуть-чуть вернуться, там будет ступенька и крохотный кулуарчик... Нашел, вот и он. Эй, народ, долго рассиживаться собираетесь?

Залезли с трудом. Ногу в том кулуарчике надо чуть выше макушки задирать, что неудобно. Так, во всяком случае, кажется, когда сам ползешь. А когда другие, то недоумеваешь: что они там копаются? Впрочем, плоха погода конкретно здесь – на руку. Ведь если сковырнуться отсюда, то пару раз вдаришься в полочки, они друг от друга метров через пять по вертикали расположены, а дальше свободного лету достаточно, чтобы "Отче наш" прочитать. А сегодня ни черта не видно, и потому не так страшно.

За ступенькой имеют место ещё несколько каверз, зело неприятных. Например, наклонная полка в полметра шириной вокруг скального выступа. Наклонная, конечно, к обрыву. Или ещё одна ступенька, которую нормальные люди только с подсадки проходят. А поскольку смотрят при этом под ноги, то распрямляясь огребают огромный синяк на макушке – козырек там симпатичный такой нависает. О, я уже начал употреблять в описании местности комплименты? Значит, скоро вершина.

Что могу сказать? Бежать мне оттуда хотелось, стремглав и чтобы пятки выше головы сверкали. Со всех сторон крохотной площадки отвесные стены. В нормальную погоду туда не то, что смотреть – думать об этом страшно, а эти ненормальные шляются туда-сюда, как тараканы после кружки дихлофоса, и всё время подбираются именно туда, куда нельзя. У меня всё внутри ёкает каждый раз, а им до фонаря, потому что не видно ведь, сколько именно там лететь. Бегают, веселятся, забавные таблички читают. Мы, такие-сякие, взошли сюда в честь того-то и того-то... Такой-то, погиб в таком-то году... Вечная память Виктору Цою от школьников города Лысьвы... Такой-то, погиб в лавине в таком-то году...

Записки в туре не оказалось. Попытался написать нашу и не смог – настолько окоченели руки. Кое-как изобразили, запинали в картонный пенал и пакет, заныкали в каменную пирамидку. Вдоволь нафотографировались , но эти снимки особого внимания не заслуживают, потому как – обычные портреты. Один вот хорош: улыбающаяся Маленькая игриво навалилась на осколок скалы, доходящий ей почти до подмышек . За ней должен быть виден зуб номер два, но это известно только мне одному, а никак не фотоаппарату. На шее у девицы красный пионерский галстук, отвязанный от вершинного триангулятора. Концы галстука истрепаны ветрами. Розовая довольная рожица и красный галстук разительно контрастируют со скалами и белым маревом.

Скучно на вершине в облаке. А тут ещё ветер задул, засвистел в треноге и пошел швырять в лицо сгустки туч. Пора и честь знать, видать, засиделись .

Первый бросок спуска дался легко, несмотря на то, что никак не мог найти ту самую ступеньку и каким-то образом исхитрился обойти её стороной. Вот знать бы как, так бы и подниматься сразу – значительно проще и быстрее. Думаю, завалился немного к северу от обычного направления спуска. Ветер всё усиливался. Руки мои уже практически не ощущали шершавых камней. Потом испещренные мелкими царапинками пальцы и ладони долго ещё напоминали о восхождении. Туча сгустилась, хотя куда уж больше, и я занервничал со свежими силами. Постоянно стремящийся удрать вперед Бегемот тоже настроения не улучшал.

И тут это свершилось. В наши спины внезапно уперся солнечный луч ! Вершина открылась! Ветер могучей струей разбивал облака об макушку Манараги, они жутко клубились в аэродинамической тени за ней, но с севера, с нашей стороны, всё было чисто! У меня внутри аж засвербело – вернуться, взойти ещё раз по-светлому. Но во-первых, возвращаться – плохая примета, во-вторых, время уходит, а в-третьих и последних – очень подозрительно мне такое горное гостеприимство. В самом деле, пожелай Гора приветить нас солнышком, открылась бы раньше, а тут что-то не так... Давай, давай, Лёша, рви когти, пока видно, куда...

Вершину со шлейфом туч щелкали и так и эдак, но, конечно, той грандиозности явления , которое имело место, достичь на снимках не удалось. Снимая против солнца, получали практически черный силуэт каменной россыпи и, в лучшем случае, полоску голубого неба сверху справа от неё. Один кадр Маленького, пожалуй, удачнее остальных – на нем хорошо просматривается адский котел турбулентной хмари на южном склоне. Зато я опять улучил момент сфотографировать Светку, попавшую на фон голубого неба. И ведь не понятно посторонним, чем удивительна эта фотография: подумаешь, небо. А и было-то его у нас минут двадцать, не больше. Лёшка ухватил интересный момент, также нуждающийся в пояснениях: по залитому солнцем осыпному языку спускаемся последовательно Никонов, я и Маленькая . Впереди сплошной белой стеной – облака, мы над ними. Но сзади уже наваливается что-то серое и весьма несимпатичное.

Ох, и чесал я, пока видимость не пропала ! Аж рюкзак на спине подпрыгивал. Ободренный удачным восхождением Бегемот тоже припустил на славу. Маленькие чуть-чуть отставали, причем не только по вине дамы. Известно, что уставшая леди на спуске с вершины теряет напряжение в цепях контрольной автоматики и шлепает, будто по бульвару, тогда как джентльмен спуска боится (и правильно) и начинает двигаться всё осторожнее, а значит, медленнее. Причем на всех снимках хорошо заметны сложенные в кулаки внутри перчаток кисти рук Маленького – замерз, бедняга. Его белые тряпочки грели, полагаю, из рук вон плохо, и пока Никонов на перекусе не отдал ему перчатки Марабу, Маленький страдал.

Перекус состоялся на третьей площадке в начинающем густеть тумане . Пока Маленькая летала в камушки, сверху обрушилась сплошная пелена туч. Сало резали уже без видимости. Срубали, я бы сказал, стремительно. И то – уж полтретьего, шесть часов после завтрака по Горе шляемся, это вам не в палатке валяться. О, Господи, когда спустимся, меня же некто из палатки на пятаки за такое восхождения порубает...

Докушались. Дожевались. Дохряпались. Ну, и куда теперь? Снова десять метров видимости. Нет, Лёша, ты теперь вперед не удирай, дольше проживешь. Попробуем сюда...

Мгла сгустилась какая-то неласковая, напряженная. А может, это у меня интуиция зашкаливала. Шел буквально приставными шагами, и остальные держались вплотную и выглядели сурово.

                        — Куда ты завел нас,Сусанин герой?

                        — Идите вы нафиг, я сам здесь впервой...

                        — Куда ты завел нас, не видно ж ни зги?!

                        — Идите в балду. Не мутите мозги!..

                        — Давайте отрежем Сусанину ногу!!!

                        — Постойте, постойте! Я вспомнил дорогу...

О чем мы тогда разговаривали и разговаривали ли вообще, я и через полчаса вспомнить не мог. Честно скажу, не столько Бегемота слушал, сколько тщательно и тщетно пытался уловить журк ручейка. Того самого, ориентируясь на который поднимались от второй площадки. Ни черта. Тишина. Уши, как ватой набиты. А это что ещё такое?!

Справа – я подчеркиваю, справа – по ходу из тучи вынырнула горбушка какого-то возвышения. Мне сразу стало чрезвычайно неуютно, поскольку даже ежику из тумана совершенно очевидно: когда спускаешься правым траверсом склона, справа могут вздыматься только глюки. Однако ж... Через несколько шагов склон неторопливо начал заваливаться вниз. Я тоскливо заозирался – ну, хоть что-нибудь разглядеть!

И второй раз за спуск произошло чудо. Прямо подо мной разверзлась в гигантском окне облачного разрыва сияющая солнцем бездна. Всё сразу стало ясно. Нас занесло на скальные сбросы юго-западного ребра кара над Капкан-Вожем. Топай мы чуть-чуть шустрее, да кабы не пупырь тот справа, уже гадали бы, далеко ли во-он до тех зеленок. Далеко, несколько сот метров. Так, господа, теперь аккуратненько, окарачь и очень аккуратненько закарабкиваемся метров на двадцать назад и шуруем строго на юг.

Увиденное впечатляет. Ветер гонит снизу толпы облаков, вертикально вверх вдоль стенки кара. Достигнув острой кромки, они распадаются на узкие ленточки и стремительно несутся в сторону реки. Перемещение настолько быстрое и необычное, что голова кружится. Вдоль стенки, на верху которой мы стоим, тоже мчатся тучи. Выныривают из-за обреза и бросаются прямо в лицо. Желанная вторая площадка то и дело проглядывает в разрывы. Чтобы на неё попасть, надо обойти скальные сбросы по высокой дуге, что мы сейчас и проделываем. И лупимся на грандиозное диво все одинаково, так же офонарело, как Маленький, ухваченный мной на фоне знатных булыганов и постылых туч на заднем плане. Он тоже времени не терял и нащелкал великолепных видов. В том числе полупрофиль того скальника, с которого мы чуть не сверзились. Бр-р-р. Это даже не Ступеньки. Вообще, никаких слов не хватит, чтобы описать всю мощь развернувшейся перспективы, игру солнца и тени на зубастых гребнях и осыпях, ощущение полета над великолепным провалом... Впрочем, последнее я чересчур загнул. Слава Богу, ощущения полета за всё восхождение никто не испытал.

Ну, вот мы и на второй площадке. Полагаю, Лёшки со Светкой совершенно не узнают этого места, но очень довольны его новым, безоблачным видом. Как и на вершине, носятся туда-сюда, как угорелые, с затаенным страхом исподтишка заглядывают в пропасть, с новым усердием молотят кварцевые осколки в поисках драгоценностей. Так здорово фотографироваться , стоя на могучем обрыве, в хорошую погоду, когда видно, что обрыв-то действительно могуч! Обычно такой экономный Маленький расстрелял полпленки, ну, а обо мне и говорить нечего. Скалы, останцы, бульники, мхи – во всех ракурсах .

Фотографий через несколько антураж меняется: нас уверенно нагоняет сползшее с Манараги облако. И где то солнышко, которым мы любовались у вершины? Зато, как солнышко, сияют и Маленькие, и Большой – на каждом снимке. Маленькие сияют, стоя на колоссальной плите, дама с молодым человеком под ручку . Большой сияет рядом со скальными выходами. За ним плечо уходит ступенькой вниз и – странное дело!– там клубится облако. Вот такой бутерброд из ясного неба: облако сверху, облако снизу, мы посередке. Да, и я ведь, наверное, тоже сияю, только снял меня Харитонов со спины у самого Студенческого. Черт подери, я же хорошо помню, что есть совсем простой спуск с плеча на перевал, а вот не нашел. Сползли по скалкам на северном склоне плеча. Никонов убежал далеко вперед, сверху хорошо было видно, как маленькая рыжая точка – его шапочка – бодро шурует к седлу. Владелец шапочки в силу защитных свойств камуфляжа на фотографии просматривается с трудом. Зато серые скалистые перья Студенческого – просто загляденье .

11

Двенадцатого августа, благодаря настроению завхоза и психованию руковода, с перевала даже записки не сняли. Не то, чтобы это столь необходимо, но всё-таки традиция. Специалистом по изыманию записок на этот поход стал Никонов. В прошлом году я великодушно уступал эту честь Андрею, в этом сраслась целая цепочка: я – ему, он – Большому... Сплошные рыцари.

Когда я подошел к туру, Лёшка уже вытряхнул клочок бумаги из пластиковой бутылки и внимательно вчитывался, стоя рядом с туром. Слабое солнышко проглянуло сквозь многослойные тучи и очень оживило картину. Пейзаж прямо-таки пропитан тонким прохладным спокойствием. В серых камнях отражается крохотный кусочек небесной синевы. Коричневый лишайник под ногами надежен, не скользит и не норовит сбросить ногу. Редкие пучки желтой травы рвет мощный ветер. Холодрыга ужасная. Жрать хочется, аж позвонки слиплись. Достало по Горе мотаться, какого лешего ещё тут рассиживаться?!

Что-то не получилось убедительного доказательства теоремы о спокойствии. Но я не солгал. Пятнадцатого августа на перевале Буревестник мне было очень хорошо и спокойно. Несмотря на холод, даже самостоятельно накропал записку . Большой с Маленькой терпеливо ожидали окончания творчества. Светкины волосы и кончики пионерского галстука развевались под ветром. Вот ведь – сколько раз тут был, никогда не случилось затишья. Экое сквознячное место. Но больше всего взгляд притягивали не живописные скалы и симпатичные туристы, а белое ничто, которое опускалось сверху, как гробовая крышка. Ничто его не остановит: ни горы, уже срезанные наполовину, ни ветер, воющий на перевале. Безликая и бездушная тишина неумолимо прижимала небо к земле.

Записку написали, остатки глюкозы, заботливо сунутые в рюкзак завхозом, с большой щедростью раздал Никонов. И троица двинулась на снижение , а я за ними. Спускались быстро и весело, в замечательном настроении. То приплясывал Бегемот, то Светка лезгинку выдала ... Может, всё же правильно поступил, что супротив всех законов и правил сводил на вершину? Например, Алексеевна настолько расчувствовалась, что полдороги от перевала топала под ручку с Большим и мирно с ним беседовала! С тем самым Большим, который её шугал, чтобы прикуп не подсматривала, и которого она шугала за неспокойство! Ура – его целовальная провинность прощена! Какой же хороший сегодня день. Счастья-то сколько.

Какой сложный вопрос – "зачем идете в горы вы?" С какой целью? Есть и другой, более сложный вопрос – в чем цель жизни? Несмотря на короткую его формулировку, ни в одном философском пособии мне не удалось обнаружить исчерпывающего ответа на него. Тот же Никонов, например, разоткровенничавшись, поведал, что цель его жизни – в детях, которых пока нет. Нефункциональное определение: что ж, до появления потомства, к чему, стоит заметить, он большого усердия не прикладывает, жизнь проходит бесцельно? А мне кажется, что стоит выложить в ряд все снимки, сделанные на Манараге, окинуть их взором и прочувствовать, как ответ напрашивается сам собой. Цель жизни состоит в накоплении счастья, где счастье следует понимать как удовольствие, полученное через преодоление трудностей.

Тяжело в учении? Трудность. Легко в бою? Остался жив? Накрошил ворогов? Удовольствие. Удовольствие через трудности – счастье, цель достигнута.

Не хочется работать, вставать рано, ехать далеко, выслушивать распоряжения и так далее? Трудность. Зарплату получил, водки нажрался? Удовольствие. Счастье.

Он опять напился? Матерился, шатался из угла в угол, поко не давал? Еле уложила? Трудность. Проснулся, устыдился, глядишь, табуретку починил. Вот и удовольствие. А ещё большее удовольствие, кстати, сознавать правоту и превосходство. Тут и вправду счастья полные штаны.

Тяжел рюкзак на первых ста километрах? Высока вершина, аж дыхание сперло до боли под ложечкой? Страшно на скальнике? Трудность. Но на обратном пути пляшут не от трудностей, пляшут от счастья. Рискну заметить, счастья высшей пробы и степени очистки.

А отсюда вывод: раз походы прибавляют счастья, они способствуют достижению цели жизни. Не так разве?

Преодолевая очередную трудность с дровами в районе бивака, Никонов прихватил по дороге здоровую лесину и со счастливым видом таранил до самой палатки. Благодушная Маленькая держалась рядом, подбадривая и одобряя. Но в начальный момент счастье вышло какое-то одностороннее. Хранители лагеря из палатки услыхали его тяжелые шаги и не слишком ровное дыхание. Обращенный вверх по склону клапан приоткрыть – посмотреть – то ли не догадались, то ли заняты были, и взволновались не на шутку: несет кого-то! То, что мы пошли на самый верх, им стало понятно уже несколько часов назад; условия тамошние тоже хорошо известны, а тут, судя по звукам, явно происходит транспортировка чьего-то очень молчаливого тела! Бедного Бегемота оттянули ни за что, ни про что. Через минуту обстановка прояснилась, разрядилась и счастье в количестве двух экземпляров хлынуло из палатки. Мы все тоже были очень счастливы, что гнев завхоза за несанкционированное восхождение незначителен, и бить нас не станут.  Возможно, даже накормят, если костер разведем и воды принесем.

Во время нашего восхождения они снизу наблюдали, как на краткий миг с Горы сорвало шапку и вершина полностью оголилась, и с восхищением поведали об этом. Как и следовало ожидать, гордые восходители в ответ пренебрежительно фыркнули и заметили, что сами наблюдали то же со значительно меньшего расстояния. До конфликта не дошло.

Теперь Манарага снова укуталась, но сквозь исполинскую тучу всё же угадывались очертания горного тела. Как бурка под шквалом, грандиозное облако развевалось по ветру, продолжая и увеличивая и без того громадную Гору. Непередаваемое зрелище. Фотографии в этом смысле тоже мало чего дают, так как надо иметь очень развитое воображение, чтобы домыслить, что совокупность горы и тучи занимает больше трети сектора обзора .

После ужина и обмена самыми неотложными впечатлениями, сели доиграть начатую вчера ещё пулю. Вчера после не самого большого выигрыша за историю похода Андрей закапризничал, и его игральное место заняла Большая, обычно только наблюдавшая за игрой из-под бочка протянутого в спальнике через всю палатку Марабу. Последний крепился-крепился, но когда дело пошло не очень здорово, не утерпел и начал советовать, сначала потихоньку, потом всё настойчивее. К концу игры просто указывал пальцем, что и когда кидать, но исправить до конца положение не сумел. И очень удивился, когда Алексеи потребовали от меня занести результат в итоговую таблицу дневника. Даже возмутился. Ему ласково, но непреклонно объяснили, кому именно принадлежал контрольный пакет акций игрового места, и почему следует либо заткнуться и не встревать в чужую игру, либо в полной мере нести за неё ответственность. Особенно рьяно напирал Бегемот, замечательно зная – садист этакий!– болезненное отношение оппонента к карточным проигрышам. Марабу обиделся и надулся.

* * *

Утренняя панорама Манараги настолько ошеломила Маленького, что до момента выхода он щелкнул её семь раз ! Сначала самые остри зубов оставались в облаке. Было похоже на курящийся вулкан: плотный облачный шлейф точно по ширине вершины. Глубокие борозды между “пальцами”, оказалось, усыпаны снегом. Под красноватой бабочкой снежника в ущелье прилегло растрепанное облачко, просочившееся по-над второй площадкой . Потом всё светлело и светлело, облака одновременно и уплывали на юг, и как-то оседали на север, за гору. Создалось впечатление, что в беспросветном льду пробурили лунку, и она находится точно над Манарагой. Наконец, схлынули последние хлопья, и вершина предстала в солнечных лучах во всем великолепии . Девицы на протяжении спектакля даже не изволили вылезти из палатки, но на двоих Алексеев вид открывшейся мощи произвел должное впечатление. Наконец-то им стало ясно, куда они вчера рискнули закарабкаться.

Странно, что облачность распахнулась именно и только над Манарагой. Неприступный, к примеру, оставался закрыт наиглушайшим образом , что исключало всякую возможность проникновения туда. Впрочем, это по привычке. Давно уж решено: наш путь лежит на устье Лимбеко. Как – через Олений или через Средний – туда попадать, это уже детали. Поэтому собираемся и шустро проваливаем. Нечего тоскливо пялиться на вершинную треногу , тут, того гляди, жрать нечего станет, вот тогда действительно затоскуем.

Наличие солнца имеет свои отрицательные стороны. Например, светило вызывает существенное потепление. Комары с мошкой рады ему нисколько не меньше туристов. Вот почему на моей шее красуется марлевый накомарник, когда мы спускаемся лесом до магистральной тропы . Натягивать его на лицо немыслимо. Он, и без того септический, сразу же пропитывается обильным потом, выделению которого к тому же и способствует, значительно ограничивает видимость и затрудняет дыхание. Толку в башке не хватает, чтобы сделать или купить приличные намордники, вот и маемся все дружно, пробираясь через густой, пропитанный солнечным светом и звенящий мошкарой лес .

Совсем некстати мне вспоминалось, что от нашей стоянки до реки рукой подать. Когда Маленький ходил рыбачить, он с недоумением отметил, что за сорок минут до магистрали так и не дошел, но я легкомысленно отнес это на потерю ориентации. Теперь способности сориентироваться явно не хватало уже мне. Я злился. Неладная тропа от Песчаных так толком и не обнаружилась. Несколько раз вроде бы находил и тут же терял. Переметывались между ручьем и травянистым языком, чрезвычайно кочковатым и мессершмитистым, несколько раз. С каждым разом я утрачивал толику настроения, и к магистрали вышел уже вполне в кондиции. Под самый занавес, понукаемый собственной совестью, а более недовольством жены, озверел и вломил напропалую сквозь поганую мокрую пустошь. С мокрыми по колено ногами, исхлестанной мордой и искусанными руками вывалился на тропу чуть выше, чем в неё впадает стежка от Песчаных. И как мне удалось удержаться на ней в прошлом году?

Вообще, к концу похода прорезались на свет Божий некоторые рецидивы. Я, например, напрочь утратил способность к предикции продолжительности переходов и к кострованию. Благо, это компенсировалось возросшим умением спутников, а то б нам каюк. А вот Большой вдруг утратил твердость в ногах, и это при полупустом рюкзаке и таком солидном полученном опыте! К концу перехода мы всё же вышли по тропе к бревну, перекинутому через Буревестник . Мне его коварство очень хорошо известно. Поспешил перебежать на противоположный берег и занять позицию, удобную для киносъемки. Также ученая Большая – она падала с этого бревна год назад – не колеблясь вошла в воду и воспользовалась им, как перилами. Маленькая подумала-подумала, просекла, что дело нечисто и последовала её примеру. Восхитительный пример учебы на чужих ошибках. Марабу был настороже. Пройдя полпути, он покачнулся, но к моему вящему сожалению, устоял. А вот Бегемот нас всех искренне порадовал. Стоя в очереди, недоумевал, чего это все так с полешком цацкаются, а когда подошло его время уверенно двинулся вперед. Теперь и он знаком с подлой натурой этой переправы. В ожидаемый мною момент бревно плавно убежало из-под ног, и Алексей шумно обрушился в хрустальные воды гостеприимного ручья. Попытался устоять на ногах , пошатнулся, уселся. Долю секунды ощупывал ягодицами дно, потом, видать, решил, что жестко, и улегся на бок. Все, кроме него, остались спектаклем очень довольны. Хитрый Маленький воспользовался сапогами и перешел вброд, а потом, пока Никонов слегка оправлялся и подсыхал, сбегал в кусты и принес пригоршню красноголовиков . Я, фотографируя его с трофеем, вдруг учуял несвойственный местному лесу запах. Быстро выяснил его источник и с большим трудом удержался от зычного мата. Какая-то сволочь, наверное, после знакомства с особенностями бревна так разнервничалась, что навалила немалую кучу прямо у того места, куда я поставил рюк, а меня угораздило вляпаться туда руками. Смердел до самого Оленьего, где под благовидным предлогом выпросил мыла, но виду не подавал. И правда – позор-то какой!..

В прошлом году мы по этой тропе бежали бегом, догон эфемерную мечту о машине с Желанной. В этом шли спокойным размеренным ходом и то же расстояние покрыли за сорок девять минут вместо пятидесяти пяти. Да мы ж на глазах совершенствуемся! Маленький ещё успевал по пути грибочки стричь, старательно избегая красно-горьких. Их, конечно, тут больше всего и произрастало.

Сразу за переправой тропа выводит на обширные пустоши, распростертые с севера от огромного болота . Собственно, веси эти являются его филиалом, не столь топким, но довольно противным для преодоления. Зато какой прекрасный вид! На востоке возвышается ребристый треугольник горы Оленьей, тысяча шестьсот метров . Гора, воистину заслуживающа внимания, но не повезло ей – слишком близко Манарага, конкурировать с которой не под силу никому. На западе над волнами Малой Лапы торчит острый пик Колокольни, тысяча семьсот двадцать метров, голубая мечта Бачева образца девяностого года. Я и сам не прочь бы на ней побывать, но всё не судьба. На севере, конечно, Манарага . Отсюда хорошо видно, какая она огромная, насколько превосходит все окружающие горушки, горки и горочки. Смотрится чуть в профиль, и возникает впечатление, что Гора горделиво выпячивает грудь, заслуженно гордясь сама собой, а грудак у неё будь здоров. Тучевой шлейф привольно распростерс широкой лентой над коронованной вершиной. От созерцания красот отвлекает нудное хлюпанье под ногами, время от времени сопровождаемое вливанием очередной порцией вонючей черной жижи в ботинки.

За болотом огромное множество стоянок. Они тянутся непрерывной чередой до поворота налево, вдоль притока, текущего из-под перевала Обманщик. Приток тоже весьма склонен к обманам. Тропа вдоль него далеко отходит от речного русла, создается впечатление, что верное направление потеряно и надо срочно поворачивать в лес – искать настоящую тропу в верховья. Фокус этот мне давно знаком, но пришлось проявить немало терпения, чтобы не поддаться искушению. Верный своей неладной привычке предсказывать время до окончания перехода, не раз квакал что-то наподобие – "Осталось пять минут до перекура", на что никто и внимания не обращал. К слову, в памяти еще очень свеж эпизод четырехлетней давности, когда я пообещал три часа хода от бивака до речки Мойвы, а вылилось всё это в полный дневной переход. Так сказать, три часа с гаком. Вот и прижилось выражение – "мойвенский гак". Надо мной беззлобно подтрунивали: сколько, говоришь? Пять минут? А может, пять с гаком? А велик ли гак-то?

И на этом ручейке Бегемоту не повезло. Пусть фонтан поднятых им брызг оказался не столь значителен, хроническое ослабление в ногах не прибавило ему хорошего настроения. Он стоит рядом с веселой кучкой коллег и вид имеет весьма мрачный . Остальные искренне рады жизни. Все травят байки и смеются. Особенно счастливы некстати оттаявшие комары. Маленька натянула капюшон до самого носа, но от мошки так просто не отделаешься. Жрет, подлая.

Дальше и до самого Оленьего по обеим сторонам тропы расположено множество темных озер. Тут Маленький разошелся вовсю, нащелкав уйму снимков, да и я не отставал. Озера того стоят. Даже при ярком солнечном свете их вода остается мрачной и таинственной . Совершенно гладкая поверхность отражает, как в темной полировке, прибрежные деревья, небо и зубы Манараги, что выглядывают из-за лесного гребня . Зеркало воды притягивает взгляд: сначала обнаруживаешь ярко-желтое пятно в озере, а только потом соображаешь, что это отсвечивает в воде не к сроку вспыхнувшая березовая ветка . Мы с Лёшей старательно выбирали точки съемки, вовсю экспериментировали и, надо сказать, добились неплохих результатов . Хоть на стенку вешай – картинка!

Тропа здесь хорошая, торная. Топай себе да топай. Рядом густые обильные черничники... без единой ягодки. Ну и годик выдался! Помнится, мы её тут столько трескали...

Возглавляющие авангард Андрей с Никоновым разбежались так, что мы бы их и не догнали, кабы они не остановились сами. Непосредственно перед Оленьим простирается кочковатое болотце, на краю которого стоит балок, а у балка шевелятся людишки. Кто такие – не знаем, но старательно прячем фотокиноаппаратуру: а вдруг легаты Национального Парка? Встреча с ними совсем ни к чему, потому что в разрешении Оленьего и близко нет, доказывай им потом, что не верблюд. Спускаясь по скользкому крутяку вниз, не спускаю глаз с домика. Однако тамошние обитатели не уделяют нам никакого внимания – и слава Богу. Неспешно, но быстро, маршируем мимо и углубляемся в кочкарники. На короткое время солнце сменяетс моросью. Через болото натоптано великое море плохих тропинок, выбрать из них наименее плохую весьма сложно. Но я хорошо помню местную изюминку – идти надо не туда, куда кажется логичным, а на правый дальний угол, так будет короче. Что мы и сделали, преодолев с чертыханиями и прочими нелестными замечаниями болотце.

Перед выходом на берег в глубокой канаве течет ручеек. Узкий, но весьма глубокий, чуть ли не по колено. Старательно уворачиваясь от нависающих кустов, все проявляют до смешного трогательную заботу о сухости ног. Что, проявили? А вот и Олений. В воду шагом марш!

Бегемот на сей раз старался вовсю и не свалился, только пару раз подскальзывался. Соответственно, и вид его на фотографии куда как более бодрый. Тем паче, торжественный миг настал – да здравствует перекус!

Заодно рискнули достать аппараты. Остановка на Оленьем запечатлена от и до – и как Маленький нарезает сало, и как оно поглощается, а в кино Маленькая даже вопрошает наивно: "А орехов не будет?" Орехов ей не досталось, обошлись халвой, благо, воды вокруг вдоволь, не слипнется.

Что замечаю: чем дальше забирается мое повествование, тем суше и хронографичнее оно становится. Долгий прошедший со времени путешестви год – не шутка. Он вытеснил из памяти даже то, что, казалось, останется там навсегда. Досадно, что дольше всего задерживаются всякого рода мерзости и неудачи, всё же хорошее ускользает в первую очередь. А бывает, события теряются совсем, замещаясь мертвыми картинками кино и фотографий. И здесь, насчет Оленьего, так и произошло. Ни черта ведь не помню. Вроде радовались, что удачно проскочили мимо людей. Светка ругалась, чтобы не смел её снимать, потому как она устала и себе не нравится. Дружно подтрунивали над Никоновым по поводу купаний, впрочем, весьма сочувственно и деликатно. Да, солнышко ещё выглянуло и вместе с ним закапал слепой дождик, несильный, мы его толком и не заметили. Я всё соображал, куда же дальше, потому что тропа здесь разбивается на целый пук стежек, и выбрать нужную весьма сложно. И это всё. Не слишком подробные воспоминания? Сам виноват, вовремя записывать надо. Каждый раз, идучи в поход, зарекаюсь: вечером записать в дневник как можно подробнее все дневные события. И каждый раз не получается. А впрочем, разве запишешь всё? Смешно даже.

Зато как я психовал на первом от Оленьего переходе, помню великолепно. Разумеется, тропа слиняла, как паскудная моль из-под мухобойки. Покрутившись на травянистом пятачке, оказались перед дилеммой: топать через пойменные кусты или без тропы карабкаться на береговой лоб. Выбрал второе, потому что твердо полагал – проглядели вход тропы, она сверху. Ничего подобного: ещё минут пятнадцать продирались довольно неприятным лесом, пока магистраль не соблаговолила действительно подняться от поймы и указать путь истинный .

К концу похода, надо признаться, стал раздражительным до глупости. Вернее, по глупости, по разным глупостям. Такая черта мне и вообще-то свойственна, а тут, видимо, сказалась накопленная за полмесяца лесных скитаний и растрат нервов усталость. Не то, чтобы начинал орать или биться в конвульсиях, старался внешне никак не проявлять этот крайне неприятный факт, но коллеги – они слепые, что ли? Конечно, всё видели и, мне кажется, косились с недоумением. Впрочем, разве, находясь на взводе, можно трезво оценить степень косости взгляда? Нет, конечно. Может, и сочувствовали, как подмоченному Бегемоту.

Когда, уже по тропе, прошли мимо стоянки девяностого года, вспомнил, что неподалеку год назад лежала кучка дров и здоровенный лист бересты, от которого мы тогда позаимствовали половинку. Пригляделся – и в самом деле: травка конспиративно прикрыла россыпь полешек, никто и не заметил, и береста на месте. Надо же, год пролежала! Церемониться не стали, распихали все дрова по карманам рюкзаков, бересту я сунул себе под клапан. Нечего ей тут валяться. Во-первых, место для стоянки не очень удачное, на самой тропе и ни туда, ни сюда: и Олений далеко, и Народная не близко, вот никто больше и не встает. Мы-то в девяностом тут от незнания тормознулись. А во-вторых, лес скоро кончится, так топливо там очень даже пригодится.

Пока пёрлись по лесу до тропы, обиднее всего было то, что проходил я тут, мягко говоря, не единожды, уж должен был запомнить дорогу! А не вспомнил. Вот и злился. И себя собственной злостью утомил, и, кажется, остальных, потому что на границу леса выскочили – почти никакие. Переход сорок пять минут, обычный, да большая часть всё же по тропе, да только с перекуса, а Маленькая, как сняли с неё рюк, буквально повалилась. Посмотрел я на всё это, и решил ставиться. Однако, где? Вообще-то мы намеревались дотянуть до кустов в сердце Треххвостки, где в прошлом году стояла компания Кокшарова. Это довольно далеко от границы леса, за ручьем Тихомирова, внезапная такая заросль высокой не то ивы, не то вербы. Стоило мне изменить решение, как и обоснование тут же подыскалось: поди-ка кокшаровцы там всё выпластали! Что жечь будем? Нет, встаем туточки , я вот побегаю, найду местечко...

Ни шиша не нашел. Бегал, как оголтелый, прошарил чуть ли не от границы осыпей до берега – ни одной по-настоящему ровной площадки. Марабу с Харитоновым, обеспокоенные моим рвением, тоже потыркались в разные на вид заманчивые углы – результат тот же. К одной точке для консультации даже вызвали Большую как самого строго эксперта по стоянкам. Пока она подходила, пригляделись повнимательнее и сами поняли, что нафиг индефинит. Буераки под высокой травой, лягушки какие-то шныряют, ещё загрызут ночью сонных. Дело ясное – озверел я немыслимо и чесанул вперед, что было мочи. В десяти минутах хода обнаружил таки почти искомое: обжитую бивачную площадку. Места еле-еле хватит даже под нашу палатку. Рядом на березке забытое кем-то впопыхах полотенце. Конечно, никаких дров и в помине. Плевать, притащим.

И притащили. Девушки прошвырнулись на реку в поисках места под очередную помывку, на обратном пути захватили пару коряг. Маленький обескуражено покрутился по окрестностям и полез кромсать стоящий рядом можжевельник. Сухих веток в нем нашлось до обидного мало, а горит он, как порох, ничего согреть не успевает. Вот и колупались долго-предолго с ужином. Впрочем, сильно и не спешили, поскольку недавнее сало ещё надежно оккупировало брюхо. Дамы прополоскались и переодевались в палатке. Вопил на них больше для успокоения собственной совести, потому что давно стало очевидным – до фонаря им мои распоряжения против частых и очень холодных бань. Неслухи.

Последний раз за поход пытался реанимировать несчастную гитару. Долго корпел над приглянувшейся палкой, выстрогал из неё вполне приличную подкладку под гриф, вложил, потянул струны... и сразу ослабил обратно. Гнется. Не удержит, проломит деку. Значит, все песенки в этом походе мы уже спели. Передняя дека расслоилась на несколько полосок и практически отделилась от обечайки, остатки лака слезли, подгрифник болтается на шурупах... Несчастный инструмент! Подкладку всё же оставил, чтобы в случае чего расхлябанный гриф не нанес ещё больших повреждений корпусу.

К разливке небо помрачнело всерьез. Загрохотал чересчур близкий гром, как-то враз потемнело и, когда суп уже плескался в мисках, влупило от души. Бегом похватали плошки и рванули к палатке. Пока добежали, пока затолкнули внутрь, в них уже налило немало дождевой воды. Впрочем, она дистиллированная, химическими производствами не загрязненная, а значит, для здоровья не опасная. Правда, оного и не укрепляющая: как маялся Марабу брюхом от недожаренных под Манарагой грибов, так ничего и не изменилось. Едва дохлебав порцию, шустро отмотал изрядный клок спасконца и рысью дунул в можжевельники. Так их, подлых, чтоб горели лучше. И во время пули несколько раз нас покидал, что, впрочем, не помешало нам с Большим традиционно остаться в глубоких минусах.

Однако где-то в районе костра валяется кулек с героически набранными грибами. Нельзя же допустить, чтобы они пропали!..

Как последние идиоты, вылезаем с Лёшками на готовку. Маленький – честно слово, Железный!– принес воды и тщательно их перемыл, после чего мы его запинали обратно – греться, а сами принялись кашеварить. Точнее, грибожарить. Ещё точнее, гриботушить. Заодно разложили на камни, образующие вокруг костра что-то вроде незамкнутого камина, различные стельки-носочки, но, конечно, досушить не успели. За три минуты до контрольного срока из-за горы Янченко высунулась ехиднейшая рожа вернувшейся грозы, и как вдарило! Ничего, мы после вынужденных долгих тренировок люди шустрые, шмыгнули в палатку так быстро, что почти и не подмокли.

Андрей от грибов благоразумно отказался. Остальные быстро покончили со сковородкой и, боязливо прислушиваясь к явлениям природы, полезли по спальникам.

Бояться было чего. Гроза в горах – крайне неприятная штука. Цепляется за вершины, бродит по лабиринтам долин, гремит и плюется молниями – пока вся не иссякнет. Я лежал и судорожно припоминал противогрозовые правила. Кажется, нельзя ставиться на берегах рек, вершинах гор и склонах холмов, около деревьев и посередине больших полян, а также в низинах между холмами... Нет, что-то, похоже, напутал, этак ведь выходит – вообще нигде нельзя в грозу находиться! (Трах-тарарах с неба, мать-перемать из палатки). Ну, авось пронесет. Интересно, далеко эпицентр? Молния... раз, два, три, че... (Трах-тарарах, мать-перемать). Ничего, почти километр. Снова молния, один, д... (Трах-тарарах, мать-перемать). Эк подобралась!.. Так, молния; считаем: од...

Вот это влупило, так влупило. Над самой головой. Чуть уши через рот не вылетели. В глазах пьяные огненные зайцы, уши заложило от дикого грохота, палатка будто бы наполнилась неистовым светом. Вроде даже жаром пахнуло, впрочем, это, конечно, разгулявшееся воображение. Светка дико боится грозы, уткнулась в меня и потрясывается. Однако, гроза, не гроза, а спать надо.

Назад     Дальше